— Да.

Он продолжал улыбаться, одной рукой придерживая страницы Библии.

— Это я сказал ему.

Она кивнула.

— Я так и думала, что ты.

Она всегда старалась любить Эбенизера, дать ему ту любовь, которой не было у неё, защитить слабенького хромого мальчика, бывшего ей братом. Но он всегда отвергал её.

Эбенизер презрительно улыбнулся.

— Ты мне отвратительна. Ты не годишься жить в этом доме.

— Спокойной ночи, Эб.

Она медленно поднималась по лестнице, спина болела, и все её существо было наполнено мраком и ужасом Уирлаттон Холла.

— «» — «» — «»—

Мэтью Слайт начал молиться, как только выгнал её, молиться как всегда с неистовым рвением, будто думал, что тихой просьбы Господь не услышит.

Доркас была его проклятьем. Она обеспечила его богатством, о котором он и не мечтал. Но, как он и боялся, когда ему предложили богатство, это был ребенок греха.

На самом деле она никогда не была плохой, но Мэтью Слайт этого не видел. Её прегрешение наверняка было настолько значительным, настолько счастливым, что не подавало никаких признаков страха перед ужасным, мстительным Богом, хозяином Мэтью Слайта. Доркас должна быть раздавлена. Ребенок греха должен стать ребенком Бога, и понимал, что у него не получилось. Знал, что она называла себя христианкой, что она молилась, что она верила в Бога, но Мэтью Слайт боялся независимости, которая проявлялась в характере дочери. Он страшился, что она станет мирской, станет искать проклятые удовольствия этого мира, удовольствия, которые станут её, если она раскроет его тайну.

Существовала спрятанная драгоценность, золотая печать, на которую он не смотрел уже шестнадцать лет. Если бы Доркас нашла её, если бы узнала, что она значит, то вероятно начала искать помощи от печати и тогда обнаружила бы Ковенант. Мэтью Слайт простонал. Деньги Ковенанта принадлежат Доркас, но она никогда не должна об этом узнать. Оно связано завещанием, его желаниями и помимо всего брачным договором. Его опасной красоты дочь никогда не должна узнать, что она богата. Деньги, которые достались из-за греха, должны принадлежать Богу, Богу Мэтью Слайта. Он положил лист бумаги перед собой, голова ритмично покачивалась в такт молитве и написал письмо в Лондон. Он должен определить свою дочь раз и навсегда. Он должен раздавить её.

— «» — «» — «»—

Наверху в спальне, которую она делила с одной из служанок, Смолевка сидела на широком подоконнике и смотрела в темноту.

Давным-давно Уирлатонн Холл был очень красивым местом, хотя она и не помнила то время. Его старые каменные стены были покрыты плющом и укрыты тенями огромных вязов и дубов, но когда Мэтью Слайт купил поместье, он выстриг плющ и вырубил огромные деревья. Он окружил Холл обширными лужайками, которые летом косили двое слуг, а вокруг высадил тисовую изгородь. Теперь живая изгородь выросла, отгораживая безукоризненный слаженный порядок Уирлатонна от чужого сложного мира, где смеяться не считалось грехом.

Смолевка смотрела в темную за деревьями даль.

Вдали проухала сова, охотившаяся в буковой роще. Летучие мыши промелькнули мимо окна, описывая круги неровными крыльями. Привлеченная пламенем свечи мимо Смолевки пролетела ночная бабочка, и Чэрити, служанка, пронзительно завизжала от страха.

— Закройте окно, мисс Доркас.

Смолевка повернулась. Чэрити выкатила свою кровать из — под кровати Смолевки. Бледная, испуганная, она посмотрела на Смолевку.

— Было больно, мисс?

— Как всегда, Чэрити.

— Почему вы это сделали, мисс?

— Я не знаю.

Смолевка повернулась к густой сладкой темноте.