— У вас самого есть лодка, мистер Скэммелл?

— Правда и ещё раз правда! — он засмеялся, видно подумав, что это тоже шутка. Остатки пирога упали на его необъятный живот. — Боюсь, я плохой моряк, мисс Слайт, правда и ещё раз правда, да. Если я должен проплыть по реке, я молюсь, чтобы утихли волны, как делает наш драгоценный пэр, — это, вероятно, была тоже шутка, поскольку волосы в просторных ноздрях затряслись от фырканья.

Смолевка вынужденно улыбнулась. Брат скреб ногами по дощатому полу.

Отец перевёл взгляд со Смолевки на Скэммелла, и на его тяжёлом лице проступила слабая таинственная ухмылка. Смолевка знала это выражение отцовского лица. И оно ассоциировалось у неё с жестокостью. Её отец — жестокий человек, хотя полагал, что жестокость — это добро, считая, что ребенка нужно принуждать к благосклонности Господа.

Мэтью Слайт, смущенный новым молчанием, повернулся к гостю.

— Я слышал, Господь благословил столицу, брат.

— Правда и ещё раз правда. В Лондоне Владыка вершит великие дела, мисс Слайт. — он снова повернулся к ней, и он с притворным интересом слушала его рассказ о том, что происходит в Лондоне с тех пор, как король оставил город, а восставший Парламент захватил правление. — Тщательно контролируются шаббаты, — рассказывал он, — игровые дома закрыли, как и базары, и ярмарки. Огромный урожай душ, — заявил Скэммелл, — будет собран для Владыки.

— Аминь, аминь, — сказал Мэтью Слайт.

— Хвала имени Его, — вторил Эбенизер.

— И зло будет выкорчевано! — Скэммелл поднял брови, подчеркивая свои слова. Он рассказал, что нашли двух римско-католических священников, мужчин, которые прокрались в Лондон с континента, для помощи крошечному тайному сообществу католиков. Их пытали, потом повесили. — Огромная толпа пуритан смотрела!

— Аминь, — повторил Мэтью Слайт.

— Правда и ещё раз правда, — Сэмюэл Скэммелл неловко кивнул головой. — Я тоже был инструментом истребления зла.

Он замолчал, ожидая расспросов. Спросил Эбенизер, а Скэммелл снова ответил, повернувшись к Смолевке:

— Это жена одного из моих перевозчиков. Неряшливая женщина, прачка, я нашёл повод навестить их дом и что, вы думаете, я обнаружил?

Она покачала головой.

— Не знаю.

— Портрет Уильяма Лода! — значительно сказал Скэммелл. Эбенизер ахнул. Уильям Лод, заключенный в тюрьму архиепископ Кентерберийский, ненавидимый пуританами за убранство, которым он украсил церкви и его приверженность к роскошным церемониям, копирующих римские. Скэммелл сказал, что портрет освещали две свечи. Он спросил её, знает ли она, чей это портрет, она ответила, что знает, и более того, заявила, что Лод прекрасный человек!

— Что вы сделали, брат? — спросил Эбенизер.

— Её язык прижгли раскалённым железом, а саму её поместили на день в колодки.

— Хвала Господу, — сказал Эбенизер.

Вошла Хозяйка и поставила на стол огромное блюдо.

— Яблочный пирог, хозяин!

— О, яблочный пирог! — улыбнулся Мэтью Слайт Бэггилай.

— Яблочный пирог! — Сэмюэл Скэммелл сцепил руки, улыбаясь, затем хрустнул костяшками пальцев. — Я люблю яблочный пирог! Правда и ещё раз правда!

— Доркас? — напомнил отец, что обслуживать должна она. Себе она положила крошечный кусочек, Хозяйка, увидев, неодобрительно фыркнула, ставя зажжённые свечи на стол.

Сэмюэл Скэммелл быстро уничтожил две порции, накинувшись на них, будто не ел всю неделю, жадно запив легким пивом, которое подавали в этот вечер.