– Тогда синьора в него выстрелила. Он упал, и она сделала еще один выстрел. – Патта оставил это замечание без внимания, но Брунетти все равно добавил: – Я не знаю, синьор, зачем она это сделала.
– Это все?
– Все, что я видел, синьор, – кивнул Брунетти.
– Она что‑нибудь говорила? – спросил Патта. Не успел Брунетти ответить, как начальник быстро добавил: – Когда вы с ней были в казино? Не говорила, почему его убила?
– Нет, синьор, – искренне развел руками Брунетти.
Откинувшись в кресле, Патта скрестил ноги, продемонстрировав носки, черные, как ночь, и гладкие, как щека девственницы.
– Думаю, Брунетти, нам с этим делом надо быть поосторожнее, – заявил он. – Да вы и сами это понимаете.
– Разумеется, синьор, – с готовностью согласился Брунетти.
– Я уже говорил с Гриффони. Она полностью подтверждает ваш рассказ, а вы, соответственно, – ее. Она тоже сказала, что Террасини отдал синьоре Маринелло пистолет, после чего вознамерился нанести ей удар кулаком.
Брунетти кивнул.
– Я сегодня беседовал с ее мужем, – сказал Патта, и Брунетти пришлось кашлянуть, чтобы скрыть вырвавшийся удивленный возглас. – Мы с ним знакомы много лет. «Клуб Львов», – пояснил Патта.
– Конечно, синьор, – подобострастно отозвался Брунетти, стараясь подпустить в голос восхищенные нотки. – И что же он вам сказал?
– Что его жена впала в панику, когда поняла, что Террасини собирается ее ударить, – сказал Патта и, словно решил на день ввести Брунетти в свой клуб, понизил голос и доверительно прошептал: – Можно себе представить, что стало бы с ее лицом после удара. Да оно бы на части развалилось!
Брунетти чуть не побелел от ярости – пока не сообразил, что Патта вовсе не издевается, а говорит совершенно серьезно. Поколебавшись, Брунетти признал, что в его словах, скорее всего, есть доля истины.
– Когда Террасини уже упал, она увидела, что он тянется к ней рукой, пытаясь схватить за ногу, – продолжил Патта. – Как говорит ее муж, она испугалась и выстрелила снова. Вы это видели? – обратился он к Брунетти.
– Нет, синьор, – покачал головой комиссар. – Я смотрел на синьору, да и угол зрения, скорее всего, не позволял. – Смысла в этом утверждении не было никакого, но это и не требовалось: Патте хотелось верить в то, что ему сказал Катальдо, и Брунетти не видел причин его разубеждать.
– Именно так сказала мне и Гриффони, – с готовностью согласился Патта.
Какой‑то бес толкнул Брунетти спросить:
– И что же вы с ее мужем решили?
Патта не обратил внимания на двусмысленную форму вопроса, зато ответил по существу:
– Думаю, всем и так ясно, что случилось. Как вы полагаете?
– Да, синьор, конечно, – признал Брунетти.
– Она испугалась, что ее жизни угрожает опасность, и прибегла к самозащите, – объяснил Патта, и Брунетти понял, что те же слова его начальник говорил и квестору. – А этот мужчина, Террасини… Я попросил синьорину Элеттру узнать, что он за человек, и она, как всегда, справилась с заданием за считаные минуты. Так вот, выяснилось, что у него богатейшее криминальное прошлое!
– О! – ограничился возгласом Брунетти. – Так какова вероятность того, что ей предъявят обвинение?
Патта отмахнулся от этой идеи, как от назойливой мухи:
– О каком обвинении может идти речь! – И во внезапном порыве вице‑квесторе с пафосом провозгласил: – Они и так достаточно настрадались! – Очевидно, под второй составляющей «они» подразумевался муж Франки, и Брунетти мысленно согласился с Паттой – они и впрямь настрадались. |