|
М. Уоллес не переставал удивляться различию в политической культуре России и Запада. Об этом свидетельствует, в частности, такое его обращение к одному из лидеров партии кадетов: «Вместо того, чтобы сохранять атмосферу систематической и бескомпромиссной враждебности к министерству, партия могла бы сотрудничать с правительством и посредством этого постепенно создать нечто подобное английской парламентской системе, которой вы так восхищаетесь; этого результата можно было бы достичь в течение восьми-десяти лет. Слыша эти слова мой друг внезапно прервал меня и воскликнул: «Восемь или десять лет? Мы не можем ждать так долго!». «Хорошо, — ответил я, — вы должно быть знаете ваши обстоятельства лучше, но в Англии мы должны были ждать в течение нескольких столетий». Русская система управления народным хозяйством нуждалась, как минимум, в выделении и росте еще одного поколения инженеров, управляющих, индустриальных рабочих, чтобы встать на уровень, хоты бы в некоторой степени сопоставимый с германским, британским, французским, американским.
Нельзя, видимо, назвать удачным и осуществление с началом войны разделения страны на две зоны — военную, подчиняющуюся ставке, и тыловую, оставшуюся под контролем имперского правительства. Трудно себе представить, но это факт: даже для простого перемещения из одной зоны в другую специалистам требовалось особое разрешение, что в конечном счете создало водораздел между двумя зонами. Любое число шпионов не могло бы принести больше вреда, чем разделение ресурсов в решающее время, отсутствие концентрации усилий, отсутствие общей картины военного снабжения армии и прифронтовой полосы.
После учреждения Думы в 1905 году прозападный правящий слой и народные массы сделали несколько шагов навстречу друг другу. Единая политическая система, хотя бы в некоторой степени, сближала. Начал сказываться фактор большей мобильности населения. В ходе мировой войны произошел приток офицеров-разночинцев. Параллельно (и, частично на смену) западному слою русского общества, реализовавшему себя в государственном строительстве, военной славе, мирового класса науке и гениальной литературе, начали подниматься глубинные слои другого, «второго» народа, сформировавшегося в «окраинной» культуре, и впервые взошедшие на пьедестал истории. Вопрос оказался поставленным жестко: сумеет или нет образоваться связка «двух народов» до критического испытания российского корабля на государственную зрелость, на цивилизационную прочность? Приходится признать, что социальное напряжение российского общества усилилось. Союз городов и Союз земств, будучи национальными русскими патриотическими организациями, отражая логику растущей конфронтации, стали все более противостоять царской администрации. Министр земледелия России Кривошеин определил опасность обозначившегося противостояния в простой формуле: «Будущее России останется непрочным, пока правительство и общество будут упорно смотреть друг на друга, как два противоположных лагеря, пока каждый из них будет обозначать другого словом «они» и пока они не будут употреблять слово «мы», указывая на всю совокупность русских». Несогласие между обществом и правительством, не сумевшим подготовить Россию к войне и ввиду этого ответственным за поражение в ней, подорвало позиции России в союзе с Западом. Однако царское правительство не желало признавать неэффективность и слабость своего правления, предпочитая прибегать к наивным утверждениям вроде того, что германцы обязаны своим превосходством проволочным заграждениям. Более глубокие причины не были определены, и может быть именно этим правительство обрекло себя. Первый удар колокола — гибель армии Самсонова в Восточной Пруссии. Второй — кризис со снарядами и винтовками. Третий — великое отступление, начавшееся в феврале 1915 года и продолжавшееся до осени. Стало ясно, что союз России с Западом, омытый в мировой войне кровью, был политическим и военным союзом социально и культурно разнородных организмов. |
