Вплоть до конца 1914 года (то есть примерно пять месяцев) государственные деятели и стратеги обеих сторон Антанты жили в мире непомерных ожиданий, при этом британское и французское правительства верили в неукротимый «паровой каток», движущийся на Германию с Востока.

Отражающая этот период книга военного представителя Британии Нокса о русской армии 1914 года полна восхищения перед ее могучей боевой силой. Но Нокс не близорук, он видит и героизм и поразительные черты ущербности. Он описывает и стоицизм, и «бессмысленные круговые вращения через песчаные поля и грязь», запоздалые приказы, непростительную слабость в деле организации тылового снабжения, отсутствие телефонной связи, упорное нежелание допрашивать пленных офицеров, слабость коммуникаций и слабую, бесконечно слабую организацию войск — особенно в сравнении с безупречной машиной, управляемой прусскими офицерами. (При этом поразительным для Нокса был природный оптимизм солдат и офицеров, спасавший их в немыслимых ситуациях невероятной по жестокости войны, о первых же днях которой немецкий генерал Гофман, действовавший в Восточной Пруссии, записал в дневнике: «Такой войны еще не было никогда, вероятно, больше не будет. Она ведется со звериной яростью»).

В ходе сорока месяцев конфликта между 1914 и декабрем 1917 года Запад верил в «паровой каток» России, способной раздавить Германию. Россия действительно была растущей военной державой до 1914 года. И в ходе войны Россия приложила колоссальные усилия. Специалист по данному периоду академик Струмилин указывает, что производственный потенциал России увеличился между 1913 и 1918 годами на 40 процентов.

Но, как оказалось, она не достигла состояния самодостаточности. У нее были колоссальные внутренние изъяны, которые мировая война безжалостно выявила. Первые же месяцы войны показали, что к долговременному конфликту индустриального века Россия не готова. Видимо, от отчаяния русские государственные деятели стали верить, что сама примитивность экономической системы России, преобладание крестьянского населения и крестьянского хозяйства в экономической системе страны явится ее защитой в борьбе экономик. Самодовлеющее крестьянское хозяйство, мол, обеспечит фактическую автаркию страны, сделает ее нечувствительной к колоссальной трансформации внешнего мира. То было трагическое заблуждение.

Ошибочным было также представление о бездонности людских ресурсов России. Среди пяти миллионов новобранцев 1914 года были квалифицированные рабочие, на которых держалась стремящаяся достичь уровня производительности Запада русская промышленность. Отток этих специалистов имел самые негативные последствия для русской индустрии.

Как справедливо пишет барон А. Мейендорф, «наивно было ожидать, что русская гениальность будет достаточна для организации и координации деятельности на просторах половины континента… не могла изменить характер своего народа, характер бюрократии, не смогла даже обеспечить лояльности всех частей образованных классов с тем, чтобы мобилизовать всю силу нации».

С русской стороны иллюзия заключалась в безусловной вере в то, что Запад предоставит ей практически неограниченные военные припасы и необходимые займы. Запад действительно был технологическим, финансовым и торговым центром мира, но объективные обстоятельства мешали рациональному совмещению его возможностей с потенциалом России.