– Вероятно.

– Если она с мужчинами и Абель с мужчинами – им бы в самый раз пуделей разводить.

– И ты бы их стригла, этих пуделей.

– Да, я и пуделей умею. Господи, мы когда-нибудь закончим этот разговор?

– Не знаю. Ты его начала, ты и заканчивай.

– Пока, Берни.

Воздух сгустился от приближающегося дождя, заметно похолодало. Звезд не было видно, впрочем, в Нью-Йорке их вообще не видно, даже в безоблачную ночь. Выбросы в воздух плотной пеленой застилают небо. Правда, сквозь нее просвечивала половинка луны с каким-то зловещим свечением вокруг, предвещавшая то ли сырость, то ли сушь, не помню, что именно.

На улице было много народу – любители физических упражнений, рысцой бегающие вокруг Риверсайдского парка; собачники, выгуливающие своих любимцев, припозднившийся люд, несущий домой пакет молока или утренний выпуск «Таймс». Подходя к дому, где жил Абель, я перешел на другую сторону, чтобы лучше видеть, и глазами сосчитал этажи. Его окно было темным. Я перевел взгляд за угол и увидел пожарную лестницу, взбегавшую по той стороне здания, которое выходило на Восемьдесят девятую улицу. Лестница была массивная, но находилась на виду, да с тротуара и не допрыгнешь до нижней перекладины.

Бесполезно. Каролин верно сказала.

Я зашагал в сторону Девяностой. Здание, непосредственно примыкающее к дому Абеля, было на три этажа выше, так что спуститься с его крыши можно было только с помощью веревки. Но я не альпинист и не акробат, и где уверенность, что у чердачного люка человека не поджидает какая-нибудь неожиданность. Я возвратился на Восемьдесят девятую и прошел мимо дома Абеля. За ним тянулось несколько кирпичных построек конца прошлого века, и все четырехэтажные. Глядящие в эту сторону окна Абеля находились слишком высоко, с крыши не заберешься, и к тому же они загорожены стальными решетками.

Я зашагал было к авеню Западной стороны, но повернул назад. Надо еще раз посмотреть. Я чувствовал себя как запутавшийся преступник, которого неудержимо влечет к месту чужого преступления. В дверях неприступно маячил тот же чернокожий швейцар с негнущейся спиной, которого мы с Каролин имели счастье лицезреть во время нашего последнего визита. Я наблюдал за ним с противоположной стороны улицы. «Гиблое дело, – говорил я себе, – пустая трата времени». Как и Каролин, я не находил себе места, но она хоть пошла к «Герцогине», а я, словно лунатик, бесцельно топтался на тротуаре.

Я пересек улицу и подошел к подъезду. Старинное кирпичное здание стояло прочно, как твердыня, и было надежно, как Английский банк. По обе стороны двойных входных дверей высились массивные колонны розоватого мрамора. У дверей висели медные таблички с именами проживающих в доме специалистов, в основном медиков. Я успел заметить трех психиатров, дантиста, офтальмолога, педиатра и ортопеда. Обычный набор для этого района Западной стороны.

Таблички с именем Абеля Крау, «скупщика краденого», не было, и я огорченно покачал головой. Дай только Повод, я делаюсь сентиментальным до отвращения.

Подошел швейцар и осведомился, не может ли он быть мне полезен. По его тону и осанке можно было подумать, что он только что окончил краткосрочные курсы по выработке высокомерия, причем окончил с отличием.

– Нет, слишком поздно, – сказал я грустно и, повернувшись, пошел домой.

Я принял душ, который был очень кстати, забрался в постель и задремал. Мне снилось полное опасностей приключение – крутой спуск по пожарной лестнице, проход по карнизу и еще что-то в том же роде. Вдруг телефон зазвонил снова. Я сел в постели, с трудом разлепляя веки, поморгал, взял трубку.

– Мне нужна монета, – сказал мужской голос.