— У тебя красивая кожа. Зачем ты портишь ее косметикой? — мягко заметил Жюль и протянул девушке носовой платок. — Сотри пудру, я пока схожу за твоими чемоданами.

Сначала Одри расстроилась и даже чуть не разрыдалась. Она была готова к нагоняю из-за волос. Но то, что Жюль раскритиковал ее макияж, стало для Одри полной неожиданностью. Если он придрался к пудре, что же она услышит по поводу прически, точнее, ее отсутствия? Но потом Одри вспомнила, что Берта вообще вскрикнула и повалилась на пол, когда она вышла из ванной и предстала перед бывшей домработницей во всей красе.

Пусть она сейчас не смогла произвести на Жюльена должного впечатления. Но у нее будет на это куча времени! Он еще увидит, как замечательно она может выглядеть, и удивится. Главное, что он не отказался от нее, не развернулся у порога. Скорее бы уехать! Одри воспринимала свой отъезд, как триумф. Эх, жаль, никто из коллежа не видит, как ее увозит шикарный мужчина на блестящем «рено»!

Жюль подошел к машине, открыл багажник и принялся укладывать туда чемодан Одри. Берта тоже вышла во двор, вслед за ней важно вышагивала ее новая горничная, которая несла забытое девушкой зимнее драповое пальто с траченным молью воротником, перешитое из старого теткиного.

— Что ж, считаю, что я выполнила свой долг, — торжественно произнесла Берта. — Я передала тебя в надежные руки. Это максимум, что я могу для тебя сделать.

— Да, мадам сделала все, что могла, — поддакнула горничная, желая выслужиться.

— Может быть, вам удастся сделать из нее человека. — Берта произнесла это так, словно заранее сомневалась в успехе подобного мероприятия. — Мы с мадам Дюшансе не смогли. Хотите — отдавайте ее в интернат, хотите — сами с ней мучайтесь, мне-то что за дело?

Одри похолодела. О такой возможности она не задумывалась. Неужели Жюль и правда отвезет ее в интернат? Ни за что! Лучше уж она сбежит и пойдет бродяжничать.

— Я не считаю для себя возможным сбыть с рук ребенка, который вырос у меня на глазах, — холодно произнес Жюльен. По его побелевшему лицу и трепету тонких ноздрей можно было определить, что он с трудом сдерживает гнев.

— Как вам будет угодно, — сухо ответила Берта.

Одри с облегчением вздохнула. Пусть Жюль говорил о ней как о младенце, словно разница между ними — не одиннадцать лет, а полвека. Главное сейчас не это. Она поняла, что ни в какой интернат ее не пошлют, и успокоилась.

— Ладно, Берта, не дуйся на меня! — На прощание Одри решила сделать шаг к примирению. — Не так уж все было и плохо.

Она подошла к Берте и попыталась ее обнять, но та отшатнулась, словно девушка позволила себе непростительное амикошонство, развернулась на каблуках и пошла в дом, бросив через плечо:

— Удачи, мсье Фермэ.

Какая тонкая, чувствительная натура! Такая прирежет и глазом не моргнет, подумал Жюль, укладывая в багажник ужасное пальто, пахнущее нафталином, которое всучила ему горничная.

— Давай остановимся у ближайшей помойки и выкинем этого монстра, — попросила Одри, имея в виду, конечно же, пальто.

Так они и сделали.

Вскоре автомобиль несся на другой конец Лиона, а Одри казалось, что она уезжает на другое полушарие, — такая пропасть была между ее новой и старой жизнью. Ура, свобода! Больше никто не станет одергивать ее на каждом шагу, никто не запретит ей смотреть телевизор, есть пирожные, слушать музыку и высказывать свое мнение. Никто не станет рыться в ее книгах и рисунках с вопросом: «А это еще что такое?», не сможет заставить ее носить мешковатые платья. Теперь ей будет, с кем поговорить и кому довериться.