Я и Димка стояли у мачты и не видели, как причалил катер и что там происходило. Только вдруг на балконе ГКП из транзисторного мага Ринчина грянул марш, и над тропой Посейдона показались пилотки, потом головы, плечи — юнги вырастали постепенно, как пушкинские тридцать три богатыря.

Первым на плац вступили Олег и еще один подводник. Руками в белых перчатках они прижимали к груди настоящие автоматы. За ними следовали флагоносцы, держа за углы бело-синее полотнище с красной звездой и красным серпом и молотом. В белых форменках и черных брюках, они четко протопали к мачте и, развернувшись, остановились. Последними поднялись на плац Давлет, в той же морской фуражке и кителе, и какой-то военный, сторонкой направившийся к кубрикам. Мичман Кротов построил нас, как обычно, буквой «П» к мачте и доложил начальнику о готовности,

Филипп Андреевич крикнул:

— Равнение на флаг!.. Флаг поднять!

Левый флагоносец быстрыми восьмерками смотал с гвоздей фал, ловко прицепил к нему какими-то крючочками флаг и стал поднимать его, остальные поддерживали полотнище до последнего мига, даже привстали на цыпочки. В руках людей флаг был как бы мертвым и на первых метрах подъема оставался обвисшим, словно еще не веря в свободу, но вдруг шевельнулся, плеснулся туда-сюда, пробуя вольность движений, и ожил, и чем выше поднимался, тем крылатее трепетал, а на самом верху заполоскался уже вовсю. Ожила сразу и сиротливая мачта.

— Все! — крикнул Давлет. — Ура-а!

— Ура-а-а!

— Отныне мы не просто лагерь «Ермак», а частичка флота нашей Родины! И теперь защищать мы будем не просто себя, а честь военно-морского флага, за который не раз проливали кровь наши отцы и деды! Почтим память погибших моряков... минутой... молчания! — Как одна порхнули пилотки с голов, и как один юнги опустились на колено, не шелохнулись лишь автоматчики, и Давлет снял только фуражку. — Встать!.. Зажечь Огонь Славы! — В репетициях этого не было, и мы насторожились. — Огонь зажжет... — Филипп Андреевич прошелся вдоль строя, вглядываясь в наши лица, и вернулся на середину. — У кого на войне погибли родители, шаг вперед! — Никто не вышел, и Давлет удивился: — Что, ни у кого не погибли ни мать, ни отец?

— Мой папа в войну только сам родился, — заметил кто-то.

— Ах, да! — спохватился Филипп Андреевич, хлопнув себя ладонью по лбу. — Как время летит!.. Тогда так: у кого погибли ближайшие родственники?

Выступило человек десять, и Димка в том числе, к моему удивлению, и Давлет стал уточнять:

— Кто погиб?

— Дедушка.

— Кто погиб?

— Бабушка.

— Кто погиб?

— Бабушка и дедушка.

— Еще шаг вперед! — приказал он потерявшему бабушку и дедушку, у других было так же — по одному, по два погибших, остался Димка. — Кто погиб?

— Оба дедушки и обе бабушки! — ответил Димка.

— Три шага вперед!.. Остальные, в строй!.. В память всех бабушек и дедушек, погибших на фронте, юнга Лехтин, зажечь Огонь Славы! — воскликнул Давлет.

Димка растерялся было, но к нему подошел мичман Фабианский, вручил ему палку, обмотанную ватой на конце, и подвел ко врытой в земле высокой трубе, с приваренными поперечинами и с металлической чашей наверху, метрах в пяти-шести от ГКП, как раз напротив Посейдона. Кто и когда вкопал эту штуку — я, вездесущая душа, не знал. Чиркнув спичкой, мичман Фабианский поджег вату, чем-то пропитанную, Димка взял палку в зубы, перекосил голову, чтобы не опалить ушей и волос, живо забрался по поперечинам и сунул факел в чашу. Там вспыхнуло На фоне солнечного неба пламя едва было заметно, а только — дым. Спустившись стремительно и чуть не сев при этом на шею фотографу, Димка разгоряченно вернулся в строй.