Один из зеленых, постарше, спросил у Сирдара:

— Никого больше?

— Никого! Лагерь пуст! Можете...

— Молодец! Мы этого не забудем! — сказал старший и обратился ко мне: — У тебя нет насморка?

— Нет, — ответил я и замер с открытым ртом, потому что за плечом этого парня увидел Федю Лехтина.

— Значит, жив останешься! — заключил парень и старательно, с прокрутом, как запечатывают бедствующее на море люди бутылкy со спасительной запиской, засунул мне б рот вчетверо сложенное полотенце. — Запомни, юнга: лучшее лекарство от насморка — это кляп! — добавил он неторопливо.

А дальше пошло быстрее.

Я рванулся, но было поздно — меня схватили, связали по рукам и ногам, подняли, распахнули мной, как тараном, дверь в моечную, внесли туда и бережно опустили в пустую ванну, где мы ополаскивали посуду. Я с безразличием ожидал, что они и воду открутят, но они лишь короткой веревкой зачем-то привязали меня за пояс к крану, который подходил к ванне в середине.

Дверь захлопнулась, но тут же открылась опять, и чья-то рука зашвырнула в моечную и Шкилдессу, как будто она, как ученая собака, могла понять человеческую беду и привести наших на выручку. Шоркнула палка, задвинутая в дверную ручку, — и все, от Ушки на макушке остались рожки да ножки.

Слетайся, воронье!

Я не переживал, что попался, — я знал, что буду переживать потом, даже двойное предательство — Феди и Митьки — не очень занимало меня, я думал об одном — как освободиться!.. Спешил на военный совет, вояка, — вот и совещайся! Умри, но освободись и помешай зеленым! Самому — нет, не выбраться! Поднять шум и привлечь внимание Егора Семеновича — единственный шанс. Шум!

Я сел. Веревка, державшая меня, была крепкой — не порвать. В двух метрах на лавке стояли тазы с вилками, ложками и ножами. Будь Шкилдесса поумней, хапнула бы зубами нож да — жик-жик! Или бы перегрызла веревку! Есть же такие собаки! Я бы выкувыркнулся из ванны и так бы начал трясти полки с мисками и кружками, так бы они у меня посыпались, и так бы погонял их по полу, что в Америке бы услышали, не то что в складе! Но привязь была надежной — все учли, проныры зеленые! Знал бы только Димка, где я и что со мной — на крыльях бы прилетел!

Простонав от боли в челюстях и беспомощности, я лег опять и давай бить сапогами по ванне, но чугунная посудина, в которой я же был глушителем, отзывалась тупо и равнодушно, принимая меня, наверно, за какую-то грязную болванку. Я задрал ноги и попробовал колотить в стенку, но удары получались бессильными. До окна не дотянуться, там вторая ванна — для горячей мойки. А и дотянусь, выбью стекло в сторону леса — много ли шума? Тут шишки громче падают на крышу! Такого старик не расслышит. Залаяла бы Шкилдесса — вот был бы шум! К сожалению, кошка лаять не умела! Но умела мяукать, и весьма отчаянно, если ее очень попросить!

У меня мелькнула слабая надежда.

Я снова сел. В помещеньице держался пряно-кисловатый запах полуеды-полупомоев, который, похоже, понравился Шкилдессе, и она усиленно обнюхивала углы, где этот запах был, наверно, гуще, такой, наверно, как у меня во рту от засаленного кухонного полотенца. Я замычал — ноль внимания. Я поскреб эмаль — кошка оглянулась и, поняв, что это мои шуточки, опять уткнулась носом в щель. Тогда я лег, перевернулся почти на живот, но так, чтобы пальцы доставали стенку ванны, и продолжил скреб, как умея подделываясь под мышь. Шкилдесса клюнула: короткое «мр-р» — и она у меня на спине. Боясь спугнуть ее н ловким движением и зная, что второй раз она не скор соблазнится моей «мышкой», я зашевелил пальцами, как та водоросль щупальцами, которая ловит рыбок.