Далее, почти у всякого нынешнего очага имеется свой особый дымоход, оканчивающийся отдельной трубой на крыше. По крайней мере, именно такое устройство считается предпочтительным. Но не признак ли это эгоистической разобщенности? К тому же все эти многочисленные дымоходы вовсе не обладают независимой кирпичной кладкой и не объединяются в некую федерацию под эгидой мощной вытяжной трубы, расположенной в самой середине дома; напротив, каждый из дымоходов неприметным образом проведен внутри стен, так что в них, куда ни ткни, таятся предательские пустоты, угрожающие крепости всего здания. Разумеется, основная причина описанного устройства каминов заключается в стремлении к возможно большей экономии пространства. В городах, где участки продаются на дюймы, недостает простора, чтобы сооружать камины, руководствуясь великодушной щедростью, и поэтому, точно так же, как сухопарые люди обыкновенно отличаются высоким ростом, городские дома, которым некуда раздаться вширь, возмещают свою стесненность тем, что растут в высоту. Это справедливо даже по отношению к самым изысканным жилищам, возведенным самыми утонченными джентльменами. Однако же, когда некий джентльмен с изысканнейшим вкусом, а именно Людовик Великий, король Франции, задумал построить дворец для своего друга, мадам де Ментенон, он выстроил его двухэтажным — по сути дела, в деревенском стиле. Но при всем том с каким необычайным размахом простирается на целые акры в ширину этот четырехугольный дворец, и по сей день блистающий в Версальском саду великолепием лангедокского мрамора! Купить квадратный фут земли и водрузить на нем шест с фригийским колпаком может всякий, но только король может отвести необозримый надел для Большого Трианона.

Сейчас времена не те: к тому, что раньше диктовалось необходимостью, ныне подстрекает тщеславие. В городах вовсю состязаются, чей дом окажется выше. Если у одного жителя дом в четыре этажа, а сосед поселяется рядом в отстроенном для себя пятиэтажном доме, то старожил, лишь бы на него не смотрели свысока, немедля посылает за архитектором и насаживает на свой четвертый этаж еще пятый и шестой. И до тех пор не знать ему покоя, пока в сумерках он тайком не пройдется по противоположной стороне улицы единственно для того, чтобы убедиться, как его шестой этаж высится над пятым, принадлежащим соседу: вот тогда только, вполне удовлетворенный, отправится он на отдых с легким сердцем.

Таким людям, мне думается, лучше всего селиться по соседству с горными пиками: это избавило бы их от ревнивого стремления стать выше других.

Учитывая, однако, что мой собственный дом весьма обширен, хотя и отнюдь не высок, все сказанное ранее может показаться хитрой адвокатской речью, как будто я именно затем кутаюсь в покровы общих рассуждений, дабы под их защитой ловко польстить своему тщеславию. Подобное заблуждение тотчас рассеется, стоит мне чистосердечно признаться, что земля, прилегающая к заросшей ольхой низине на моей усадьбе, месяц назад была продана по цене десять долларов за акр, причем покупку сочли опрометчивой: отсюда следует, что земли для строительства просторных домов в наших местах хоть отбавляй, и ценится она дешевле некуда. В самом деле, земля здесь дешевая — как говорится, дешевле грязи, — и наши вязы пускают корни в почву без малейшего стеснения, щедро и беззаботно простирая кругом над ней свои могучие ветви. Сеют в наших краях вразброс, даже горох и репу. Фермер, который вздумал бы, расхаживая по своему полю в двадцать акров, делать пальцем в земле ямки для горчичных зерен, прослыл бы скаредным, ограниченным хозяином. А взять одуванчики на заливных лугах или незабудки вдоль горных троп — сразу видно, как вольготно им тут живется! Иное лето колосья ржи стоят каждый по отдельности, будто церковные шпили. С какой стати им тесниться, если простор вокруг — не охватишь глазом? Мир широк, мир лежит перед нами, шепчут колосья… А сорняки! Просто оторопь берет, как стремительно они разрастаются.