Вот оно, настоящее покушение. Смотрю на поплавок и ясно вижу в зеркале воды Алешу. Зарос бородой. На плечах лагерный бушлат. Смертная тоска в глазах...

Я ударил по воде удилищем, разбил зеркало.

Быба оглянулся, нет ли кого поблизости. Доверительно прижался ко мне и приглушил свой мощный бас:

— Я, потомок, знаю толк в такого рода выдумках. Всяких субчиков пришлось повидать. Были чистенькие снаружи, пригожие, и такие, что молились на красную звезду, и такие, что наши серпасто-молоткастые гербы против своего сердца пришпиливали.

Быба хлопнул себя по лбу, прикончил комара. Внимательно посмотрел на окровавленную ладонь, ополоснул ее в озере.

— Известно тебе, защитничек, что Атаманычевы подкармливают молочком да сметанкой малолетних наследников осужденного Тараса Омельченко? И деньжатами и барахлишком снабжают. Вот оно как! Советская власть карает поджигателя, а хуторяне Атаманычевы... Только за одно это надо их хватать за шкирку.

Не по душе мне все, что изрекает Быба. Раздражает и словами, и каждым своим движением.

— А почему нельзя пожалеть детей? — говорю я. — Да еще жене Атаманычева. Сколько она претерпела в жизни!..

— Сколько?.. Что ты о ней знаешь?

— Знаю!

— Мы второй месяц разрабатываем эту святую семейку и никак до корней не можем докопаться, а ты все, оказывается, знаешь. Давай рассказывай!

— Ничего я вам рассказывать не буду.

Я выдернул из воды крючок, бросил на берег удочку и пошел к огню, к Гарбузу.

Степан Иванович удивленно смотрит на меня.

— Чего дрожишь? Замерз? Грейся!

До чего же хорошо слышать человеческий голос! До чего приятно смотреть в чистые теплые глаза. Быстро согрелся я около Гарбуза.

Уезжали мы с Банного сумерками, синими-синими, как вода в озере. Дотлевал костер, присыпанный землей. В лесу начала свою ночную песню какая-то птица: свист вперемежку с визгливым хохотом. Улетучились комары. Одежда стала чуть влажной от вечерней росы.

Машины заняли свои привычные места: впереди «форд», потом гончая собака Губаря, в хвосте — козлик. Неказист на вид, но для меня милее «линкольна». Наша машина. Сделана в годы пятилетки. И на мои деньги построен автозавод на Волге. Скоро и у меня будет «газик». Плавится для него металл. Обтачиваются детали. «Автообязательство» приобрел. Отвалил аванс, остальную сумму выплачу в рассрочку. Научился рулить. Пока своей машины нет, я с завистью поглядываю на чужие, выклянчиваю у шоферов баранку. Дают, не скупятся. И шофер Быбы расщедрился:

— Эй, Голота, хочешь порулить?..

Хватаюсь за переднюю дверцу и с диким воплем отдергиваю руку.

Водитель и Быба расхохотались.

Шофер проделал известный фокус с высоковольтным проводом: насытил корпус машины электричеством.

— За такие фокусы морду бьют, — сказал я шоферу. — Считай, я саданул тебя в ухо.

Подошел, громыхая кожаным пальто, Губарь. Лицо серьезное, глаза строгие.

— Надо бить не исполнителя, а вдохновителя. — Яков Семенович презрительно посмотрел на Быбу.

Тот раскатывал в ладонях папиросу, напряженно ухмылялся.

— Шуток вы не понимаете, байбаки! Раньше Голота шутил, теперь я. Вот мы и квиты. Правда, Саня?

— Ничего себе шуточки! В американской тюрьме, в камере пыток так изволят шутить.

Быба почему-то не обиделся на слова Губаря. Смущенно смолк.

Мы конфликтуем, а Гарбуз как ни в чем не бывало дымит в сторонке трубкой. Наконец не вытерпел, решил вмешаться.

— Тю на вас, божевильные люди! Из-за непойманной рыбы перегрызлись.