Ну и ну! Удивил меня Степан Иванович своей примиренческой позицией. Не жалует он Быбу, и все-таки... Что на него нашло?

Примчались в Магнитку. Я попросил Степана Ивановича подбросить меня в Горный поселок.

— Кто там у тебя?

— Друга надо повидать. Вы его знаете. На горячих работает. Атаманычев.

— Сын Побейбога? Славный хлопец. Хорошо, что вы сдружились.

— А Быба считает его будущим лагерником.

— На то он и Быба. Всех и каждого подозревает. Прибыльное дело. Бизнес! Он всякую анкету с увеличительным стеклом изучает. И такую темную лошадку выдвигают в отцы нашего города!..

— Председатель горсовета?! — изумился я. — Почему не возражали, Степан Иванович?

— Не помогло. Кто-то тянет его за уши. И сам изо всех сил лезет.

Гарбуз пренебрежительно махнул рукой.

— Пусть лезет, окажется на виду у Магнитки со всеми своими потрохами. Место это святое, не потерпит проходимца.

— Не понимаю, Степан Иванович. Презираете Быбу, и все-таки...

— А ты думаешь, я что-нибудь понимаю? Сто раз спрашиваю себя, как Быба попал в нашу партию. Почему и я и он члены бюро горкома? Ладно! На чистке все вылезет наружу.

— Но зачем же вы на рыбалку вместе поехали?

— А хотя бы для того, чтобы ты попробовал, пока на зубок, что это за фрукт. Сегодня набил оскомину, а завтра, гляди, раскусишь. Мало? Неясно? Могу кое-что прибавить...

Степан Иванович замолчал. Раскуривая трубку, он внимательно прислушивался к далекому гулу воздуходувки. Всматривался в зарево доменных печей, впечатанное в темное небо. Там он сейчас, на горячих. Шурует с горновыми.

Зарево потускнело. Степан Иванович повернулся ко мне.

— Ты знаешь, Саня, я пришел в партийный контроль еще при Ленине. Нам, тогдашним работникам ЦКК, Владимир Ильич настоятельно советовал охотиться на красных сверху деляг осторожно, с подготовленных позиций. Хитро и умно. Гуртом и в одиночку. Не гнушаться обходным маневром, засадой, ребусом и даже какой-нибудь веселой проделкой. Вот я, по доброй старой привычке, немного и вольничаю с Быбой. Крепкий он орешек. Я расшиб себе лоб, когда пытался атаковать его врукопашную. Пришлось спрятать таран! И ты не лезь на рожон. Присматривайся! Накапливай факты! Готовь позицию!

Вот так разъяснил! Еще больше запутал. Презирай тихонько, а улыбайся вслух. Тебя трясет лихорадка, а ты веселись. Перед тобой обезьяна, а ты делай вид, что на льва смотришь. Чересчур горяч я для такого хладнокровного дела. Не умею сдерживать ни злости, ни радости. Все сразу выдаю людям, что заработали. Переучиваться поздно. Двадцать пять скоро стукнет.

Яркие автомобильные лучи уперлись в беленые мазанки и хаты с писаными ставнями. Гарбуз суетливо погасил свет, высадил меня в Горном поселке и укатил в свои Березки. Красные сигнальные огоньки «форда» медленно, раскачиваясь на ухабах, таяли в темноте. Я смотрел вслед машине и вспоминал, как Быба вторгся ко мне. Одной рукой обдирал липку, а другой наклеивал шикарные музейные ярлыки: «Потомок! Историческая личность!» А я, развесив лопухи, во все глаза смотрел на него. Не мудрено. Сам Гарбуз не сразу разгадал Быбу. А те, кто выдвигает его, и теперь не видят в нем ничего плохого. Чем он берет? Прошлыми заслугами? Внушительным басом? Вспышкопускательством? Напускной бдительностью? Речами, произнесенными в подходящее время? Трудное это дело — заглянуть в душу Быбы. Да и есть ли она у бессовестного? Что-то начали входить в моду и дорого цениться оборотистые работнички вроде Быбочкина. Его на пушечный выстрел нельзя подпускать к ударникам, а он щеголяет в наших вожаках. Быба — и рабочие!.. Возмутительно. Опасно.

Вхожу во двор Атаманычевых, иду на свет в сарае.