Из Нью-Йорка вернулась я в Испанию.

Тем временем мадридский двор моих помощничков, как мне ни грустно писать об этом, каждое мое отсутствие в Испании пользовал для наращивания, завихрения внутритеатральных интриг и интрижек. Каждый из них, видимо, строил свои расчеты на мой уход из Сарсуэлы и на собственное вхождение в высшую балетную власть в театре. Мое незнание испанского языка облегчало им действия. Как всем правителям на земле — большим и совсем малюсеньким, — мои помощники говорили мне лишь то, что считали нужным сказать. Знакомили с перепиской той, которую хотели до меня донести. Не ставя меня в известность, пользовались, моим именем, когда надо бывало кого-то снять с роли, наказать, не повысить кому-то зарплаты, словом, бяку сделать: это распоряжение Плисецкой, так хочет Плисецкая, Плисецкая поручила мне сказать вам… Плисецкая, Плисецкая… А я ведать не ведала. Иногда, случаем, правда всплывала наружу, оголяла механизм интриги, но чаще такие затеи удавались, работали против меня. Надо было засучив рукава ввязываться в бой, давать отпор, завоевывать союзников, лебезить перед ними. Нет, с тайнами мадридского двора совладать трудно.

Я начала уставать. Мне стало невмоготу быть одной, без Щедрина. Только телефона — мало. Жизнь подводила к тому, что надо расставаться с Испанией. Ну что же, значит, так угодно судьбе.

Мой контракт истекает. Два года подошли к концу. Еще полгода, о которых меня просило Министерство культуры, уже тоже на исходе. Надо собираться…

Но покидать Испанию больно. Это моя страна. «Моя Кармен»!..

Мне жаль расставаться с мадридскими друзьями. Нестерпимо жаль.

Мой верный Рикардо Куе, кристальный человек, стесняющийся говорить о деньгах, гонорарах, расходах, хотя быть менеджером — значит мерить всю жизнь по счету денег… и только.

Мой заботливый, беспокойный Фелипе Кайседо, первоклассный виолончелист, со своей прелестной женой — русской пианисткой Женей. Сколько тысяч раз ты помог мне советами, переговорами, помог с хитрыми испанскими циркулярами, инструкциями, анкетами. А как переводчик? Что бы я без твоего русского делала? Это мое везение, что ты учился в Ленинграде и одолел наш заковыристый, но такой прекрасный язык. Я полюбила тебя уже даже за то, что ты сказал нам с Родионом однажды, как, играя в оркестре в Сарсуэле «Чио-Чио-сан», всю оперу ждешь последнего, не разрешающего, а вопрошающего аккорда Пуччини…

Мой мадридский спаситель массажист и хиропрактик Хе-сус Абадиа, вызволявший столько раз из каждодневных неурядиц с нашими ломкими балетными ногами…

Тихая, большеглазая Торе Канавате, врачевавшая меня спасительными инъекциями и возившая, как заправский шофер, по замысловатым мадридским маршрутам…

Хирург госпиталя «Рамон» Хавьер Де Ла Серна, изящно и виртуозно, словно Горовиц, делавший мне исцеляющие блокады и не взявший за это с меня ни одной песеты. Гневавшийся, если я заводила разговоры о плате. Он-то понимал в травмах, ибо сын его — известный тореро…

Добрая красавица колдунья-бруха Эсперанса Грасиа, гадавшая мне в наглухо зашторенной комнате при свете красной свечи. Читавшая до ужаса точно мое будущее. Хранившая меня по-испански от дурного глаза, заколдованных чертями предметов, от черной магии…

Распорядительница танцевальной школы, где я могла заниматься и денно и нощно, Анхела Сантос, открывавшая мне безбрежные горизонты бессмертного фламенко…

Мои участливые мадридские подруги — Хулия Милане дель Бош де Кавестани, Мерседес Ольмо, Африка Хусман (уж имена ваши, словно музыка), — как я буду теперь без вас?..

Сеньор Хосе Мануэль Гарридо, веривший всегда в мою хореографическую звезду, приходивший на помощь в решающие моменты моей сарсуэльской службы. Как смутили меня Вы однажды, ставши после моего спектакля на открытом воздухе в маленьком городке Сан-Хавиер (провинция Мурсия) прилюдно на колено с цветами в руках.