Какого черта ты на нас смотришь, будто извиняешься? Не смей извиняться! Не смей…
— …его трогать!
Крик гулко отразился от стен школы, и раньше, чем до меня дошло, что крик мой, человек в черном опустил пистолет:
— Кто это сказал?
Мне уже не было страшно. Я хотел одного — прекратить этот кошмар, какой ценой, не важно. Я хотел выйти из шеренги, подойти к этому подонку, врезать ему по морде, да от души, а там гори все синим пламенем. Но убивать на моих глазах эта сволочь не будет!
«Не вмешивайся! Прошу…»
В ладонь вцепились ледяные пальцы. Страх в чужом шепоте был заразительным… я застыл на месте, не в силах выдавить из себя и слова.
Не дождавшись ответа, мужчина в черном медленно поднял пистолет. Все так же не спуская взгляда с нашей шеренги, прицелился в тридцать четвертого.
«Не вмешивайся, — едва слышно прохрипел сосед. — Прошу, не вмешивайся!»
На этот раз на меня не подействовало:
«Пусти!»
«Не пущу», — неожиданно холодно ответил он…
… и впился ногтями в мою ладонь, раздирая ее в кровь. Я сдержал невольный крик. На миг показалось, что моя боль разошлась по шеренге волнами, заставив вздрогнуть всех учеников. До единого. Даже того, что был под дулом пистолета.
— Помни о договоре! — крикнул он человеку в черном. — Не смей на них смотреть! Все не смейте!
От удивления слова, рвущиеся наружу, застряли в горле.
Что он несет?
— Продолжишь в том же духе, — кричал обреченный, — и он умрет раньше, чем ты до него доберешься! Обещаю!
— Помню! — холодно ответил человек в черном.
— Стреляй же!
Уже понимая, что не успею, я рванулся из шеренги. Кто-то схватил меня на плечо и дернул, возвращая обратно. Грянул выстрел…
… А время будто остановилось. Потекло медленно, подобно тоскливой песне, продирающейся через внезапно загустевший воздух. «Буду помнить!» — отпустив тяжелую боль на крыльях мелодии, пообещал я. До последней мелочи. Дрожащие пальцы соседа, вцепившиеся в плечо. Площадку, залитую солнечным светом. Обреченный ужас в глазах умирающего. Взвившуюся над деревьями стаю ворон. Веер красных брызг на белоснежной плитке. Все буду помнить. И приказ, пустивший время по стремительно разворачивающейся спирали:
— Бе-е-е-его-о-о-ом!
Мелодия ускорилась, взорвалась фейерверком эмоций. Пробежка? После такого? Они очумели?!
И опять не дали взбунтоваться. Кто-то схватил меня за руку и потянул за собой, грубо, жестко, заставив сорваться с места. И мы побежали под такт стучащей в висках музыки.
Я летел по тропинкам сосняка и ни черта не понимал. Ни бьющей в кровь мелодии, ни рвущихся к губам слов — не понимал. Раньше я чувствовал только страх. Раньше я боялся только за собственную шкуру, так какого черта мне так плохо? И плохо только мне?
В этот миг я возненавидел школу. Возненавидел других учеников. Они никогда не смеялись, никогда не шептались по углам, ничем не интересовались. Я знал, шкурой чувствовал, что так быть не должно, что это неправильно. Но иначе жить не умел.
«Лучше я умру живым…»
Живым? Не сбавляя темпа, я бесшумно засмеялся. Ты когда-нибудь был живым? И твоя ли вина, что ты таким был? И моя ли, что тебе не помог?
«Помни о договоре!»
Слова не давали мне покоя. Не в первый раз у меня на глазах убивали, но впервые кто-то из учеников знал больше, чем я. Отличался от меня.
Не заметив коряги, я зацепился за нее и упал, скользнув по песку ладонями. Кожу обожгло болью. Все ученики вдруг остановились, ошеломленно глядя сначала на свои руки, а потом на меня. |