А трудов его было много! Напомнить забывшим: «История русской словесности», четыре тома, обнимающие древнейший её период; «Теория поэзии»; «История общей словесности», в шести томах, из коих один напечатан; «История университета» «Биографический словарь профессоров Московского университета» в двух томах; литературных рецензий тома на четыре; разных переводов с греческого, немецкого, писем и проч. тома на четыре; исследование о Данте; «Обозрение истории итальянской живописи»; речь о заслугах Жуковского; речь о нравственном воспитании; археологическо-филологическое путешествие в Кириллов монастырь, в двух томах.

А сверх того он прочитывал, в продолжение двадцати лет, сот по пяти студенческих рассуждений в год, с придачей магистерских рассуждений, от строки до строки, и выучил писать многих и в наших писателей.

Довольно ли человек сделал?

Мало, отвечают мне те, которые ничего не делают, ничего не могут делать, но очень хорошо, отлично знают, что и как надо делать.

Есть ли за что благодарить труженика?

Не за что, продолжают они ответ: его физиономия нам не нравилась, его походка была нетверда, его голос иногда дребезжал, он делал нам неприятности, он имел мысли, не согласные с нашими.

Правда, среди усиленных трудов, при напряжённых нервах, особенно перед университетским юбилеем, который он вынес на плечах своих, случалось ему быть очень раздражённым; но вся наша братия, работающие головой, знают по опыту, как это положение естественно и извинительно. Точно, он бывал тяжёл в таком положении, особенно для тех, которые без всякой пощады, не только без всякой снисходительности, старались дразнить и как бы нарочно выводить его из себя; но его доброе сердце, его чистая любовь к науке, его забота о добросовестном исполнении своей профессорской обязанности, его беспримерное трудолюбие, его общее многостороннее образование, его ревностное попечение о студентах, любовь к отечеству, за которую он и пострадал, искупают сторицею все недостатки, и он имеет полное право на общую признательность.

Да, скажу я смело: Шевырёв имеет полное право на глубочайшую признательность. Он сделал много для своего времени, он дал сочинения, которые надолго ещё останутся лучшими источниками сведений о словесности, как русской, так и иностранной; он дал разборы, в которых заключается много верных, поучительных замечаний о важнейших произведениях искусства; он содействовал образованию тысячей студентов, которых он выучил писать по-русски. И к ним обращаю я теперь моё слово, к его ученикам, рассыпанным по всей России, получившим сведения об отечественном языке под его руководством, к студентам, в судьбе которых во всех отношениях он принимал живое участие, которым он жертвовал своим временем, трудами, помогал всем, чем мог, которым был предан от всей души. Я обращаюсь к его товарищам, членам Московского университета, к членам Общества любителей русской словесности. На нас лежит долг искупить, хоть по смерти, часть той неправды, которой подвергся покойный Шевырёв. Соберём сумму для сооружения на могиле его надгробного памятника, соберём сумму на учреждение стипендии для вознаграждения, хотя в продолжение нескольких лет, студентов за лучшие сочинения по отделению историко-филологическому, в котором покойник двадцать лет читал лекции и десять лет служил деканом самым ревностным. «Братья, – сказал Апостол, – поминайте наставники ваша!»

После этого воззвания, напечатанного в «Русском архиве» г. Бартенева, собралось около двух тысяч рублей. Памятник Шевырёву поставлен, по рисунку покойного Рамазанова, на Ваганьковском кладбище. На премии осталось около тысячи рублей. Нужно ещё по крайней мере две, чтобы учредить из процентов постоянную Шевырёвскую премию, в 150–200 руб. за лучший студенческий труд в историко-филологическом отделении Московского университета, которому покойный посвятил свою жизнь.