«Гумилев не забывал креститься на все церкви, но я редко видел людей, до такой степени не подозревающих о том, что такое религия». Мне волей-неволей придется коснуться темы весьма печальной. В самые последние годы жизни Ахматовой у нее с сыном прекратились всякие отношения. В течение нескольких лет они не виделись вовсе. У них были взаимные претензии, и каждый из них был в свою меру прав. Однако же Льву Николаевичу следовало бы проявлять больше терпимости, учитывая возраст и болезненное состояние матери.

В самом начале 1966 года Лев Николаевич подарил мне свою статью «Монголы XIII в. и «Слово о полку Игореве», опубликованную отделением этнографии географического общества. Там много спорных утверждений, но главная идея, на мой взгляд, верна. «Слово» – отнюдь не произведение одного из участников похода князя Игоря, а сочинение более позднее, призывающее на самом деле к борьбе не с половцами, а другими «погаными» – с татарами. Этой темы мы с Ахматовой коснулись в самом последнем разговоре о ее сыне. Я очередной раз навещал ее в Боткинской больнице. Она знала, что дружба моя с ним продолжается, и спросила:

– Ну, как Лева?

– У него все хорошо, – отвечал я, – между прочим, он датировал «Слово о полку Игореве».

– Ну, вот в это я не верю, – отозвалась Анна Андреевна.

Наши близкие с Гумилевым отношения продолжались до 1968 года. Тогда в Ленинграде состоялось судебное разбирательство. Лев Николаевич, как законный наследник, оспаривал право Ирины Николаевны Пуниной распродавать архив Ахматовой. Я, как и почти все друзья Анны Андреевны, выступил на его стороне. Но, честно говоря, самый факт этого суда повлиял на меня очень сильно и, в конце концов отбил охоту тесно общаться с Гумилевым. В этом деле он действовал как-то странно, в течение продолжительного времени никаких шагов не предпринимал, в результате почти все бумаги Ахматовой были Пуниными распроданы и оптом, и в розницу – и в государственные архивы, и частным лицам.

Мы стоим на Фонтанке у здания Ленинградского городского суда. (Кстати сказать, там в свое время помещалось Третье отделение собственной Его Величества канцелярии. Мой любимый А. К. Толстой писал:

Я говорю Гумилеву:

– В этой Пунической войне (суд с Пуниными!) вы вели себя, как Кунктатор.

Шутка приводит его в восторг:

– Я – Кунктатор!.. Я – Кунктатор! – повторяет он несколько раз и громко смеется.

Не могу умолчать тут об одном удивительном факте.

Году эдак в семьдесят восьмом я пригласил двух гостей – его учеников, с которыми он меня в свое время и познакомил – Гелиана Михайловича Прохорова и Андрея Николаевича Зелинского. (Друг друга они узнали, разумеется, тоже через Л.Н.). В ожидании их прихода я слушал Би-Би-Си. К тому моменту, когда гости подошли к моей двери, дикторша принялась читать стихи Марины Цветаевой, и они переступили порог квартиры, по которой разносилось:

Примерно через полгода после того, как это случилось, я поехал по делам в Ленинград. Там Прохоров предложил мне пойти на публичное выступление Гумилева. Состоялось оно на Васильевском острове, в роскошном здании на берегу Невы. До начала лекции я подошел к Л.Н. и рассказал о том, как мы трое слушали по радио стихи Цветаевой о нем. Он реагировал на это сообщение с некоторым даже неудовольствием: «С вами, Миша, всегда происходит что-нибудь в этом роде». Самое его выступление (а я ни до ни после его публичных лекций не слушал) произвело на меня несколько тягостное впечатление.