Спасибо! А ты почему так мало себе положил?.. Танечка, милая, положи Славику побольше грибочков. Он еще не знает, что ты сама их готовила!
Я с вымученной улыбкой смотрел, как полные холеные руки перегружают в мою тарелку треть грибов из общего блюда. Если от магазинного еще как-то можно увильнуть, то отказаться от «приготовленного своими руками» чуть ли не оскорбление. Надо жрать, улыбаться и благодарить, одновременно прикрывая руками тарелку от желающих «положить еще».
– Довольно, – вырвалось у меня наконец, – а то Люше не останется! А он настоящий ценитель.
– Ты тоже оценишь!
– Я не такой эстет, – пробормотал я. – Я человек простой… за столом.
Василиса засмеялась, призывно колыхая грудью, щеками и складками на боках.
– За столом мы все без выпендренов!
– Я особенно…
– Мы все такие, Славик. Навались!
– Подожду, – ответил я осторожно, – когда начнется… ну, общее…
Она удивилась:
– Да ты что? Замори червячка! Это навроде аперитива. Легкая закуска, так сказать, перед решающим боем!
Однокашники Люши уже ели, и я, глядя на них, кое-как жевал эти скользкие и отвратительные грибы, как их только и едят, щупальца какие-то, но сейчас любую гадость едят, мир совсем сдвинулся. Я старался не думать, что ем, смотрел на колыхающиеся телеса Люши, на покачивающуюся плоть Василисы, на толстые валы и валики на боках Татьяны, в этой квартире только Лариска и держит форму, хотя и она далека от стандартов тощих манекенщиц.
Люша время от времени поднимался и говорил тост, все дружно вздымали бокалы и рюмки, у кого что, чокались над серединой стола, пили и снова ели, ели, ели. Хотя если вправду, то и у меня разгорелся аппетит: готовит Василиса классно, умеет раздразнить так, что уже не возражаешь, когда заботливые женские руки наполняют тебе тарелку, если, конечно, еда без выпендренов.
Когда подали сладкое, я поспешно съел огромный клин торта, – кусочек, всего лишь крохотный кусочек, – запил чем-то сладким в бокале, пищевод попробовал не пропустить, но, слава богу, сдался и принял. Я поднялся, Лариска спросила одними губами:
– Пописать?
– Постою на балконе, – пояснил я. – Жарко уж очень.
Оба дружка с облегчением вздохнули, а тот, который и без того жмется к Лариске, задышал чаще. Я вышел на балкон, прохладный воздух как сухой тряпочкой провел по раскаленному лицу, капли пота тут же исчезли. Закат полыхает на полнеба, торжественно и ярко, как подсвеченный мощными прожекторами красный занавес из плюша. Плечи передернулись, почему-то подумалось про конец спектакля, но как же так, мы еще живы…
Я поспешно отвернулся, посмотрел в комнату. Люшин однокашник прижался к Лариске, его толстые губы шлепают по ее уху, втолковывает что-то, а рука уже не на талии, а ниже, много ниже. Под столом не видно, но, похоже, убедился, что Лариска трусики не носит, вон как весь воспылал, морда красная, сопит, а Лариска, к моему удивлению, принимает эти знаки внимания с поощряющей улыбкой, словно он режиссер или продюсер.
Ей в самом деле надо спешить, подумал я с сочувствием. Если женщины выйдут на улицы голыми, исчезнет последнее сладкое чувство нарушения запретности. Сейчас, когда все хоть как-то да прикрыты, преимущество у тех, кто умеет показать вроде бы нечаянно сиськи или тщательно подготовленные к просмотру половые губы. |