Я снял рубашку, которую все-таки успел заляпать кровью, и оглядел комнату. Минимализм правил бал. Три койки, три стола. Три шкафа обыкновенных из ДСП, тумбочки. Рукастый Димон повесил всем полки над столами. Над постелью Индустрия прилеплена вырезка из журнала с очаровательной Брижит Бардо. Я залез в свой шкаф. Очень бедненько. Одно полупальто черное фабрики Володарского, один костюм «Большевички», узкий черный галстук. Единственная пара ботинок «Скороход». Ах, нет. Еще хромовые сапоги! Мечта любого сержанта перед дембелем. От армейских времен остались военные штаны и гимнастерка защитного зеленого цвета. Несколько белых рубашек, черные сатиновые трусы и майки-алкоголички. Кеды. Вот и весь гардероб Русина.

Взяв чистое белье и закапанную рубашку с платком, отправляюсь в душ. Все удобства, включая обширную кухню с несколькими газовыми плитами, – в конце коридора. Раздеваюсь, рассматриваю себя нового в зеркале. А что? Очень даже ничего. Высокий, мускулистый. Правильное славянское лицо, серые глаза. На правом плече – синяя татуировка. Щит, меч, звезда. Наколото качественно, с деталями.

После помывки и постирушек бреюсь, выливаю на ладони «Шипр», который нахожу в своей тумбочке, растираю лицо. Здесь же, в тумбочке, нахожу часы «Победа», желтую «Спидолу» и фотоаппарат «Зенит». Нет, зря я жаловался на бедность. Радиоприемник «Спидола» – это сейчас самый шик. Его только начали выпускать в Риге, и самые крутые пацаны по всему Союзу ходят с ним по улицам, ловят музыку. Цепляю на левое запястье часы. Шесть тридцать. Есть полчаса свободного времени.

Димон тоже уселся за учебники, Индустрий переписывает конспекты. Некоторые преподаватели требуют представлять доказательства посещения лекций на зачетах.

Я ложусь в постель, закрываю глаза. Главное, не перетрудиться и опять не вызвать кровотечение. Глубокий вдох, делаю сильный прокол в прошлое Русина. Сознание летит через месяцы и годы, выныривает в Новом Осколе. Пряный запах лип, меловые разрезы, куски которого я зачем-то тяну в рот. Отец – Иван Савельевич – служащий железной дороги, родом из-под Челябинска. Вижу я его редко. Мне неприятно, когда он целует меня узкими холодными губами в щеку. Щетина отцовской бороды колет так, что я плачу. Иван Савельевич именует меня ласково – «сыночка». Это все, что я про него помню.

Мама – Наталья Ильинична – худенькая, тоненькая женщина с пышной гривой рыжих волос. На белом бледном лице горят веснушки. Я прижимаюсь к ней во сне – мы спим в одной кровати, – и мне хорошо. Грудного молока не хватает, и я реву. Плачу часто и много. Помогать маме приходит бабушка. Ворчливая женщина в черном вдовьем платке. Она меня ловко подбрасывает вверх, ловит. Я смеюсь. Мама – швея, и очень хорошая. Работает на дому. Почти все время я провожу с ней, ползая по полу. Швейная машинка стрекочет, играет репродуктор.

«…Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали…» – слышу объявление Молотова по репродуктору. Русин еще слишком маленький, чтобы что-то понимать, но у меня взрослого захватывает дух. Исторический момент. В квартире кроме мамы – заказчица. Толстая визгливая женщина. Мы все вместе слушаем главу советского правительства. Женщины плачут.

Началась война. Отец имеет бронь как железнодорожник, но с первых дней уходит на фронт. Он служил еще в финскую, имеет звание старшего лейтенанта.