Заславский послушно отошел на два шага и приготовился наблюдать из-за спин студенток, как будут выводить голую подругу Петрова. Дверь приоткрылась, и десять или около того девушек устремились внутрь. Кто их считал в полутемном предбаннике? Вот и декан не считал. А зря. Через пять минут из парной вышли дамы все в тех же сапогах и телогрейках, и Ольга растерянно произнесла:

– Странно, Ян Николаевич, но тут никого нет. Может, и не было никого?

Декан бросился в парную. Там было пусто.

– А как же женские вещи??! Белье?

– Девчонки после работы уставшие, мылись, забыли.

– А звуки?!

– Это я пел, – широко улыбнулся Петров и тайком подмигнул бледной Вике. Медсестра была обряжена в сапоги, штаны и телогрейку.

* * *

История Виктории тем не менее широко разошлась по МГУ. Девушка даже хотела уволиться, но за нее вступились университетские дамы. Тем более был повод. Разболтал все не кто иной, как Петров. И ему за это тут же был объявлен бойкот. На следующем же собрании комсорга по какому-то левому поводу поперли с должности, исключили из редакции факультетской стенгазеты.

– Ой, Русин, у тебя опять кровь идет!

Я очнулся от воспоминаний и обнаружил, что красная жидкость просочилась через ватные тампоны.

– Сядь! – Виктория взяла меня за руку и усадила на стул. Я задержал ее ладонь в своей:

– Ты не обижайся на Петрова! Мы его проработали на комсомольском собрании. За нечуткое отношение к товарищам.

– У нас с ним все! – Медсестра вырвала руку, подошла к окну. – Сама дура, что с ним связалась. Подруги предупреждали, что он ходок и трепач…

Я пожал плечами. С такой внешностью и не быть ходоком?

– Ты пока посиди, я дам тебе направление в нашу поликлинику, – девушка начала что-то быстро писать. – Сходишь, пусть врачи тебя посмотрят.

Чтобы себя чем-то занять, я полез в сумку. Тетради, конспекты, пара учебников – научного коммунизма и теории и практики партийно-советской печати. Взял зачетку. Третий курс, полный отличник. Идет сессия – часть зачетов уже сдана. Но основные экзамены впереди. Рассматриваю витиеватые росписи преподавателей. Раз отличник – значит, повышенная стипендия. Рублей сорок, а может, и сорок с лишним. Как бы узнать? Должны быть ведомости, где я расписывался.

Потом разглядываю себя нового на фотографии в студенческом билете. Мужественное лицо, упрямая челюсть с ямочкой, короткий ежик темных волос. Встаю, подхожу к зеркалу, что висит в приемной над раковиной. Серые глаза, высокий лоб, широкие плечи. Рост сантиметров 185–190 навскидку.

Вика удивленно на меня смотрит, но молча продолжает писать. Я сажусь обратно на стул и лезу по карманам. Смятый рубль с копейками, белый платок. Теперь их у меня два. Один нужно выстирать и отдать Льву.

Обо всех этих мелочах я размышлял, лишь бы не думать о главном. То есть о себе. Ведь я, прежний, сейчас живу на Арбате. Хожу в 91-ю среднюю школу, мне десять лет. Родители – молодые, здоровые. Отец работает инженером на АЗЛК, мама – учительница русского. Все в той же 91-й школе. И что мне делать? Подъехать на Арбат и глянуть на себя? А вдруг это будет иметь какие-то последствия для данной реальности? И ведь Бога не спросишь… С другой стороны, я же могу помочь семье. Через шесть лет у отца будут проблемы по партийной линии. Персональное дело за потерю партбилета. Поехал на рыбалку с друзьями, выпил лишнего… К этому времени он уже будет заместителем директора АЗЛК, партийной номенклатурой. В электричке милиционеры, почувствовав запах, попросят пройти. Отец начнет строить из себя охрененного начальника, грозить, что их в порошок сотрет лично глава Москвы – Гришин.