Один из моряков, Семен, вдруг неожиданно спрашивает нас:

– Ребят, а что у вас в Москве слышно про попытку убрать Хруща?

– Я вообще в это время был за границей, – пожимает плечами Евтушенко. – Когда вернулся, все уже закончилось.

– А вы? – смотрит он на нас с друзьями.

– Мы были в Москве, у нас же практика идет после сессии, – невозмутимо сообщает Лена. Остальные, включая меня, благоразумно помалкивают и жуют фрукты. Вот просто всем срочно захотелось фруктов.

– И?..

– Город три дня патрулировали военные, на центральных трассах стояли бронетранспортеры. Вот и все. Больше москвичей это никак не коснулось.

А Лена-то совсем не проста. Наверняка Лева не утерпел и рассказал ей о нашем с Димоном участии в недавних событиях, но боевая подруга молчит об этом, как партизан на допросе, и отделывается лишь общеизвестными фактами. Разумеется, разговор сразу заходит на опасную почву.

– Эх, я бы взглянул на СССР, в котором рулят Брежнев с Шелепиным, – вздыхает Евтушенко. – Хотя «железный Шурик» – это сталинизм.

– Что плохого в сталинизме? – недоумевает Семен.

– Культ личности, репрессии… – снисходительно объясняет Евгений. – Десять лет без права переписки. Слыхали?

– Слыхали, – офицеры помрачнели, но не сдались. – А победа в войне? А индустриализация?

– Ее же на костях делали! – горячится поэт.

– Так! – Юля «включает стервозину». – Мальчики выпили и опять заспорили про политику. А как же мы?

Семен еще пытается что-то спросить, но капризная «прынцесса» предлагает принести «спидолу» и потанцевать. Идею с танцами большинство горячо поддерживает – кому же не хочется размяться и пообжиматься с красивыми девушками!

Евтушенко неожиданно предлагает мне прогуляться по берегу. Я не отказываюсь, понимаю, что он хочет о чем-то поговорить со мной без лишних ушей.

– Леш, ты не думал о том, чтобы перевестись из МГУ в Литературный институт?

– Зачем? Профессия журналиста меня вполне устраивает. Я не хотел бы загонять себя в узкие рамки литератора, мои интересы гораздо шире. Вот музыка, например.

– Да, с песнями у тебя клево получается… Но если ты все-таки решишь… – Поэт мнется. – Ты быстро восходишь на наш литературный олимп, но, боюсь, пока плохо себе представляешь, во что вообще ввязался.

– Почему же? Я примерно догадываюсь.

– Нет, Русин. Ты и в малой степени не догадываешься, какой террариум – Союз писателей! Про Бродского слышал?

– Давай еще Пастернака вспомни!

Евтушенко хмыкнул, но продолжил:

– Вот есть у меня плохое предчувствие… Ударят скоро. По молодым.

– Это почему же?

– Пошла мода посылать рукописи в зарубежные издательства. Те, которые тут не взяли. Старикам – это как кость в горле.

Да, Евгений прямо в корень зрит. Совсем скоро начнется дело писателей Синявского и Даниэля, которые издадутся во Франции с неоднозначной прозой. Их обвинят в написании произведений, «порочащих советский государственный и общественный строй». Расцветет пышным цветом знаменитое диссидентское движение. Как же! В СССР преследуют инакомыслящих. На этой теме поднимется большая волна контрпропаганды на Западе. Сам Евтушенко, кстати, будет рассказывать, как во время приема в Белом доме Роберт Кеннеди, включив воду в туалете, дабы нельзя было подслушать, поведает лично Евгению, что псевдонимы Синявского и Даниэля в КГБ поступили из ЦРУ, дабы отвлечь общественное внимание в США от неудачного начала войны во Вьетнаме.