Он спросил:

– Болит?

Хупер оторвался от головоломки. Сощурился.

– Это все ты, – сказал он вместо ответа.

Киншоу вспыхнул. Тут уж говорено-переговорено, он-то знал, что не виноват, и до каких же пор можно издеваться?

– Ну, хватит, тебе же было сказано – не лезь наверх. Испугался и упал. Испугаешься – всегда упадешь.

– Это ты меня столкнул.

– Врешь, врешь, врешь, не трогал я тебя. Испугался и упал, врун несчастный. Я тебе помочь хотел. Хотел сам тебя вниз стащить, потому что ты сопли распустил от страха.

Секунду Хупер молчал. Потом выговорил спокойно:

– Погоди. Ты еще дождешься. Я им сказал, что это все ты, и они поверили. Не думай, не отделался. Еще дождешься.

– Нечего меня стращать, просто ты в штаны наклал, вот тебе и стыдно.

– Погоди, Киншоу. Ты еще увидишь.

И снова уткнулся в головоломку. Кажется, одни слова, болтает, гад, чтоб настроенье испортить, но Киншоу знал, что все – правда, что-то случится, да, он дождется, и, может, Хупер даже будет ни при чем. Теперь он как казни ждал, он каждое утро вставал в ужасе, что что-то случится.

Чтобы про это не думать, Киншоу побыстрей зашагал к двери, тем более что Хупер на него и не смотрел, возился с головоломкой. Хупер его не окликнул.

Когда шел по площадке, он стал вспоминать, как говорил Филдинг: «Что он тебе сделает, ты не показывай ему, что боишься. Что он тебе сделает». Нет, он сделает, сделает. Киншоу припустил бегом, чтоб отвязаться от сверлящих мыслей.

«Погоди, ты дождешься, Киншоу».

Это уж точно. Пока ничего – а вот они вместе пойдут в школу, и тут начнется.

Один раз, всего один раз в жизни Киншоу избили. Крофорд всех избивал и его избил. В старой беседке на спортивном поле. И избил-то вроде не страшно, наверное, хуже бывает. Он тогда услышал чьи-то шаги и голоса и испугался. Но Киншоу запомнил, как Крофорд дубасил его кулаками в живот, а потом стал отгибать ему мизинцы, дальше и дальше, запомнил, как его тошнило от холодного ужаса – что теперь-то, что еще? – и недоуменье: за что, за что? Он даже не знал Крофорда, они жили в разных корпусах, тот был на три класса старше. Он просто схватил его и поволок в беседку. Ему было все равно, кого бить.

Крофорда поймали. Вечно он всех избивал, и его ловили, в конце концов его выгнали из школы, и потом никогда ничего такого уже не случалось. Но Киншоу запомнил. Страшней всего – до того, как раздались шаги, – было то, что он один, и кричи не кричи, не докличешься. Крофорд напугал его до смерти. Он так никому ничего и не рассказал.

Хупер – не то что Крофорд, он совсем другой, его угрозы еще пострашней. Его царство – царство ужаса, а у Крофорда – царство грубой силы. Но Киншоу знал: одним страхом и тут не обойдется, все еще будет, все впереди. Может, сам-то Хупер и не станет его бить, так дружков натравит, а уж они постараются.

Он пересекал холл, глубоко задумавшись. Но есть ведь еще Филдинг. Можно бежать, бежать и добежать до фермы, а там солнце и зверье, и можно валяться в высокой траве на краю сада, можно кормить осла, трясти яблоню и мало ли что еще! На ферме хорошо, там он дома. Он взялся за ручку тяжелой входной двери.

– Чарльз!

Он обернулся. Мама стояла на пороге гостиной. Киншоу хотелось проскочить за дверь, подальше от разговора, от нее, от них от всех подальше.

– Ты куда это, детка?

Он так и застыл – рука на дверной ручке.

– Чарльз? Я тебя, кажется, спрашиваю?

Она теперь по-другому с ним разговаривала, нетерпеливо, строго, наверно, решила, что нельзя с ним обращаться по-прежнему. Наверное, все из-за мистера Хупера, чтоб ему угодить.