Киншоу погладил хомячка по пушистой спинке. Глазки у хомячка были как черные бусины. Он подумал: я их всех сам нашел, сам, и пусть Хупер сюда не суется. Филдинг мой друг, мой. И все.

За окном, в большом саду, стояли фруктовые деревья. Все было яркое, четкое, пестрое на солнце.

– Велосипед в сарае, пошли покажу.

Филдинг взял хомячка и запихнул обратно в голубую клетку.

– Пошли.

Киншоу побежал за ним вприпрыжку.

Оказалось, мама в «Уорингсе». Она вышла из гостиной, всплеснула руками. Сказала:

– Ах, Чарльз, все чудно. Завтра Эдмунда отпустят домой!

Филдинг спросил:

– Так чего же ты не убежал?

– Убежал.

Они валялись в высокой траве на краю сада. На ветке живой изгороди раскачивался королек. Филдинг повернулся и посмотрел на Киншоу с сомненьем. Киншоу сказал:

– Я в чащу забрался.

– В Крутую чащу?

– Да. И дальше еще. В большой лес.

– Ну да!

– Ага!

Киншоу вспомнил все – темноту и прохладу.

– Ни за что б туда один не пошел. Брат – и то бы не пошел, а ему уже тринадцать.

– Ничего же не случилось.

– А вдруг. Мало ли что там, в Крутой чаще.

– Да что там?

– Не знаю. Мало ли. У кого хочешь спроси, каждый тебе скажет.

– Да ничего там нет. Ну, звери.

– Нет, звери что.

– Мы ручей нашли.

– Кто это мы?

Киншоу вздохнул и закусил травинку.

– Хупер за мной увязался. Он всегда так. А потом мы заблудились.

Королек улетел. Еще долго качалась ветка. Киншоу прищурился, и все слилось – и зелень, и горячая зыбь, и беспокойная ветка.

– Ты боишься Эдмунда Хупера?

Киншоу замялся. Потом сказал:

– Да.

Перед Филдингом ему не было стыдно.

– Да что он тебе сделает?

– Еще как сделает!

– Что?

– Он... он меня в сарае запер. И еще в страшной комнате с мертвыми мотыльками.

– Ну, они же тебя не укусят. Что они тебе сделают? Мертвые-то мотыльки?

– И еще он говорит всякое, а я боюсь.

– А ты больше показывай ему, что боишься, он и вовсе будет издеваться.

– Правда.

– Ведь сделать-то он тебе ничего не может.

Киншоу просто не знал, как ему объяснить. Все гадости, которые подстраивал Хупер, все, с чем он к нему лез, все, что с ним связано: ворона, и мотыльки, и мертвый кролик, сарай и то, как он тогда падал, все смешалось в голове. Но ведь про такое не расскажешь. Сделает ему что-то Хупер или нет – какая разница, если он его вечно пугает.

– Мало ли кто чего говорит, чего же слов-то бояться?

Киншоу не ответил. Филдинг правильно сказал, но и неправильно. Сам он такой рассудительный, спокойный, а понимает, что человеку может быть страшно, и ведь не пошел бы в Крутую чащу. Но все равно, объясняй не объясняй, ничего не выйдет, между ними пропасть. Он целый день бился, хотел растолковать Филдингу, как все ужасно и будет еще хуже. И без толку.

– Его завтра домой отпустят.

От этой мысли ему сводило живот. Как будто он несся вниз, в глубокий черный колодец.

– Ну и что? – Филдинг крошил одуванчик.

«Ну и что?» Киншоу чуть не заплакал от зависти. С Филдингом ничего не случится, никогда, вот он ничего не боится, вот он такой – и ничего с ним не случится.

– Не хочешь с ним водиться – и не надо. Ты к нам приходи.

– Нет.

– Почему?

– Не пустят.