|
Впрочем, истощение ей не грозило: одно то пирожное тянуло калорий на пятьсот, да ещё кофе со сливками и сахаром — на двести. Беспорядочное и редкое питание девушка частенько пыталась уравновесить вот такими сверх-калорийными перекусами, могла целый пакетик орехов за один присест сгрызть и «заполировать» его сухофруктами, но всё равно оставалась поджарой, как русская борзая. Потому что бабушкины сырники и пирожки зачастую оставались нетронутыми — ну, или чуть надкушенными. Татьяна вообще была плохим едоком, чувство голода у неё почти отсутствовало, и только нарастающая слабость сигнализировала ей о том, что пора подкрепиться.
— Спасибо, ба. Что б мы без тебя делали?.. — С голоду померли бы точно, — покачала головой бабушка. Татьяна намазала повидло на пирожок с картошкой и грибами, чем нанесла удар бабушкиным понятиям о сочетаемости видов пищи. — Ну, ты даёшь! — поразилась та. — Как так можно есть, не понимаю… — Ба, фшё ошень фкушно, — пробормотала Татьяна с набитым ртом. — Шпашыбо ышо раж. — Ну, хоть так поешь, — вздохнула бабушка, сдаваясь. — А то носишься, как веник с пропеллером, вся еда — на бегу… Разве так можно! Желудок себе смолоду испортишь только… Тинка уже закончила свои уроки и что-то самозабвенно слушала в наушниках, прикрыв глаза. Её мохнатые ресницы трепетали, губы вздрагивали, а истаявшая, худая рука дирижировала в воздухе. Что там у неё звучало? Конечно, классика, что же ещё! Татьяна заглянула в монитор компьютера: Вивальди. Музыкальная память у сестрёнки была феноменальная, а жажда познаний в этой области — ненасытная. Татьяна хотела удалиться на цыпочках, но Тинка заметила её и сдвинула наушники с одного уха. По её взгляду, постепенно приобретавшему осмысленное выражение, было видно, как она возвращается с небес на землю. — Сегодня было первое занятие с Любовью Васильевной, — сообщила она. — И как всё прошло? — Татьяна присела на корточки рядом с сестрёнкой. — Здорово, — серьёзно, с жаркими огоньками во взгляде, ответила та. — Это совсем не то, что заниматься самой. У меня эмоции через край хлещут… Я могу расчувствоваться и зареветь. С этим надо бороться. — А почему ты ревёшь? — Татьяна коснулась подбородком перекошенного плечика, ткнулась носом в щёку Тинки. Та ответила только одним словом: — Музыка… Гораздо больше сказали её глаза, в которых и сейчас плавала влажная пелена. По дороге в студию Татьяна присела на скамейку в парке: её вдруг накрыло беспросветное отчаяние. Душа выла волком. Дети катались на каруселях, майская суета порхала в воздухе на легкомысленных крылышках, но перед глазами Татьяны встала укрытая венками могила, а на памятнике — Тинкино личико… Ноутбук — на колени, наушники — в уши. Пальцы забегали по клавиатуре. «Привет… Прости, у меня настроение дурацкое, хочется выговориться. Я боюсь, что мы не успеем собрать деньги. Когда родители были живы, они чего только не делали… Чего только не было! Бесконечные больницы, обивание порогов. Бесплатную операцию не получилось выхлопотать. А потом отец устал. Ушёл к другой женщине — беспроблемной. Маму это предательство подкосило. Её не стало… А потом и отец умер. И сейчас вот я бьюсь… Но даже если я буду работать двадцать четыре часа в сутки, мне не заработать столько… Извини, ни к чему тебе мои проблемы…» Щелчок клавиши — и недописанное сообщение отправилось в корзину. В самом деле, к чему подруге по переписке её заботы? Да и собирать деньги «всем миром» можно годами, а состояние здоровья сестрёнки требовало немедленных действий. |
