И еще: нутром, чутьем битого бродяги поэт понимает, что убить горячего юнца легко, заставить съесть собственные губы - трудно, но можно; а то, что происходит сейчас, стократ жесточе и первого, и второго.

    -  Башне Коршунов в Ираке, мощи буйволов двурогих,

    Шелесту ручья в овраге…

    Ливень хлещет сотней плетей по спине, по стене, по глиняным дувалам, истрепывая вдребезги пространство, и хвала Аллаху за сей ливень, ибо сволочной юнец привык биться на твердой земле и даже, скорее всего, под аплодисменты зрителей.

    Грязь не для него.

    Грязь уравновешивает годы.

    -  Доброму коню в дороге, неврежденью в смертной драке -

    Но невольницей в остроге ждет душа…

    О благословенная грязь, в которой Абу-т-Тайиб должен был найти последний приют, второй после самума! - беспалая ладонь мимоходом зачерпывает полную горсть тебя, о дивная, бесконечно грязная грязь; и подарок отправляется прямиком в лицо юноши.

    Простые средства всегда самые действенные: например, кровопускание или прижигание. Или липкая жижа в нужное время и нужное место. Юноша бестолково взмахивает руками, видимо, окончательно ощутив себя сизым кречетом, плюется, рычит - и тяжелый кулак основательно ласкает сперва плоский живот буяна, а затем и затылок.

    Сабля верткой щукой плюхается в лужу. Сам же юноша грузно валится в ноги поэту, валится крайне неудачным образом, мешая продолжить мадх и, что главное, сшибая наземь, поскольку левое колено подвело-таки владельца… а дождь радостно скачет вокруг, стегая наотмашь копошащиеся тела.

    Минутой позже тел становится трое.

    А еще спустя миг, короткий и полный яростного движения, драчуны выясняют новое обстоятельство: они стоят на четвереньках в семи локтях друг от друга, а между ними стоит баран.

    Здоровенный баран очень мрачного вида; и в свете очередной молнии шерсть его отливает синеватым золотом, а глаза явственно мечут искры.

    Чуть поодаль молчат маг с девицей, и холодные струи текут по их лицам ручьями; но руки так ни разу и не поднялись отереть воду.

    Зато дождь вскрикивает, эхо отдается за горами, и небо перестает рыдать.

    Тишина.

    Баран сурово глядит сначала на поэта, потом на юношу, потом оброненная сабля ломается под тяжелым копытом, и незваный миротворец бредет восвояси, раздраженно блея.

    Маг делает шаг вперед.

    -  Фарр-ла-Кабир не спешит, но везде успевает, владыки мои! Мы поедем домой все вместе. Знакомься, о избранник судьбы: это теперь твой названный сын, шах-заде Суришар. И ты знакомься, шах-заде: перед тобой будущий шах Кабира!..

    Будущий шах встречается взглядом с названным сыном, и вдруг чувствует себя молодым.

    Совсем молодым.

    Такая замечательная ненависть горит во взгляде шах-заде.

    КАСЫДА О ВЕЛИЧИИ

    Величье владыки не в мервских шелках, какие на каждом купце,

    Не в злате, почившем в гробах-сундуках - поэтам ли петь о скупце?!

    Величье не в предках, чьей славе в веках сиять заревым небосклоном,

    И не в лизоблюдах, шутах-дураках, с угодливостью на лице.

    Достоинство сильных не в мощных руках - в умении сдерживать силу,

    Талант полководца не в многих полках, а в сломанном вражьем крестце.

    Орлы горделиво парят в облаках, когтят круторогих архаров,

    Но все же: где спрятан грядущий орел в ничтожном и жалком птенце?!

    Ужель обезьяна достойна хвалы, достойна сидеть на престоле

    За то, что пред стаей иных обезьян она щеголяет в венце?

    Да будь ты хоть шахом преклонных годов, султаном племен и народов,

    Забудут о злобствующем глупце, забудут о подлеце.