В гостиной он сразу же сел за стол, чего обычно не делал. Они, собственно, пользовались этим столом только тогда, когда у них были гости или не хотелось есть в кухне. У Йонатана было любимое кресло перед телевизором, рядом с ним — лампа и маленький журнальный столик, на котором лежали газеты, справочники, альбомы и глянцевые журналы.

Ей нравилось смотреть, как он устраивался в этом кресле и читал, как вставал, уходил в кухню и возвращался с бокалом красного вина, чтобы, сдвинув газеты и журналы в сторону, с трудом пристроить его на столике. Зачастую бокал опрокидывался, газеты и журналы намокали, книгам тоже доставалось, Йонатан ругался и обвинял во всем стол, но никогда — себя самого. Яна быстро вытирала вино с паркета и каждый раз мысленно говорила «спасибо» за то, что на этом месте нет ковра.

Сейчас ее муж предпочитал парк и общество бродяг своему любимому креслу и хорошему красному вину.

Он сидел за столом, подперев подбородок руками, и вид у него был потерянный.

Она села напротив и задумалась, любит ли его до сих пор. Она хорошо помнила то время, когда он был мужчиной, который просто фонтанировал идеями и предпринимательской инициативой, который был расположен к шуткам, с которым она пережила незабываемые мгновения любви… И который был фантастически прекрасным отцом. Он был человеком, который превращал в деньги все, за что ни брался, потому что был единственным в своем роде и никто не годился ему даже в подметки. Этого мужчину она любила.

Жалкое существо, которое теперь сидело напротив нее, которое могло быть безучастным, молчаливым, погруженным в себя, а теперь еще и озлобленным и яростным… Нет, к нему она ничего не испытывала.

Но он снова был дома, и это хорошо. Во всяком случае, хотя бы на эту ночь. Хотя бы до следующего утра ей не нужно беспокоиться о нем.

— Спасибо, что ты вернулся со мной домой, — сказала она и погладила его по голове.

Он не шевелился.

Тишина в комнате была гнетущая. Для Яны было бы лучше, если бы играла негромкая музыка или хотя бы были слышны голоса с улицы. Или хотя бы часы каждые пятнадцать минут отбивали время.

Ее муж, который страстно любил фотографировать и взбудоражил общественную жизнь Берлина, теперь стал словно восковой фигурой, которую какой-то мастер усадил за стол, но которая никогда больше не будет двигаться.

В его присутствии она чувствовала себя словно мертвой. Поэтому повернулась и пошла спать.

Йонатан остался в гостиной, достал бутылку граппы и начал пить. Постепенно его охватила усталость, сознание помутилось. Когда он был пьян, ему удавалось забыть, кем был он и кем была она. Сожаление исчезало на минуты или на несколько часов, этого он не мог точно сказать. Но желанное беспамятство было в парке более длительным и совершенным, чем в знакомой обстановке дома, где он не мог избавиться от иллюзии, что сейчас откроется дверь и Жизель вдруг появится перед ним.

13

На Рождество не долина, а гора была окутана густым туманом. Йонатан вышел из своей квартиры и очутился перед молочно-белой стеной. Невозможно было разглядеть даже кипарис, стоявший у дороги всего в десяти минутах ходьбы от дома. Через открытую дверь туман заползал в комнату, и было видно, как его тянуло сквозняком в спальню. Йонатан снова закрыл дверь, разжег огонь в камине и порадовался тому, что это будет, наверное, самый спокойный сочельник в его жизни. Больше не было никаких дел, и, пока огонь медленно вгрызался в поленья, Йонатан вскипятил чай.

Он не помнил, чтобы у него когда-нибудь было так много свободного времени.

Аманда проснулась оттого, что окно в ванной громко хлопнуло на ветру. Она с трудом повернулась и посмотрела на часы. Десять минут двенадцатого. Собственно, еще рано, обычно она не вставала раньше двенадцати часов.