Он прочитал тогда про агрохимию с прогнозированием и ухмыльнулся. Сейчас, зная, что же на самом деле творится за этими вывесками, Бондарев был серьёзен. За этими нелепыми вывесками была его жизнь, и там же, скорее всего, была его смерть.

Глава 5

Алексей Белов: до конца

1

– Ты же сказал – дело прошлое.

Алексей молча застегнул спортивную сумку.

– Ты же сказал, что не будешь ничего такого делать!

Алексей выпрямился. На лице матери было написано отчаяние, и потому Алексей старался на неё не смотреть.

– Ты же сказал, что простишь!

Алексей вздохнул – мать выдавала желаемое за действительное. Ей хотелось бы услышать от Алексея такие слова, но он не говорил их раньше, он не готов был сказать это сейчас. Он вообще вряд ли смог бы выговорить слово «прощаю». Потому что такого слова не могло быть в мире, где одновременно существуют шрамы на теле его сестры и жизнерадостный самодовольный смех Олега Фоменко.

– Ты нам делаешь только хуже! – вскрикнула мать. – Они же нам теперь житья не дадут, затаскают в милицию! Ты об этом подумал?!

– Хуже, – сказал Алексей, – это если молча терпеть всё, что они делают. Я терпеть не буду, – он хотел ещё сказать о том, как таскал в армейском блокноте детскую фотографию сестры с широко раскрытыми наивно‑прекрасными глазами, а потом вернулся и увидел шрамы, и увидел, что в глазах сестры поселилась боль, что память о случившемся лежит будто камень на сердце, и тяжесть эта не проходит. Страшнее преступления Алексей представить не мог, а потому должен был найтись ответчик за случившееся. И ответить за это. Алексей хотел бы все объяснить на словах, но вышло бы слишком долго, а трепать языком Алексей не любил, да и времени у него не было.

– Когда они придут, – сказал Алексей уже в дверях, – ты им объясни, если они ещё не поняли. А Алену кто тронет – так я этого сынка полковничьего просто убью.

Часов в пять утра соседская собака тревожно загавкала, а затем улицу перегородили два «уазика» и «Волга». Хмурые омоновцы топали сапогами по дому, ворошили вещи, задавали вопросы. Потом появились какие‑то милицейские начальники, тоже ходили по дому, стучали кулаками по столу, грозились какими‑то статьями. Мать слушала их, потом резко встала из‑за стола и пошла на кухню чистить картошку. У неё вдруг совершенно пропал страх перед этими плотными громкоголосыми мужчинами, их слова стали для неё абсолютно ничего не значащими. Неожиданное спокойствие охватило её, и даже сожаление по поводу несостоявшейся свадьбы Алексея, сожаление по поводу других приятных событий, которым теперь не суждено было сбыться – все они незаметно растворились, исчезли. Вместо них появилось некое подзабытое чувство, заставлявшее ровно держать согнутую заботами спину и свысока посматривать на озабоченных ментов.

Кажется, это чувство называлось гордость.

2

Все это полковнику Фоменко сильно не нравилось. Дурацкая проблема разрасталась как снежный ком, и это в то время, когда собственных дел у полковника было невпроворот.

Одним из этих дел был допрос гражданина Айрапетова, подозреваемого в организации незаконного сбыта наркотических веществ в особо крупных размерах. В связи с особой важностью дела Фоменко лично допрашивал сомнительного гражданина.

Айрапетов приехал на джипе с двумя телохранителями, однако в кабинет Фоменко вошёл один и даже как будто с волнением.

– Так‑так, – деловито сказал Фоменко.