|
В Японии Альма бывала несколько раз. Эта страна ее завораживала, в особенности Киото и некоторые горные деревушки, где она повсюду находила следы Ичимеи. Свободные скользящие штрихи суми э , проведенные вертикальной кистью, позволяли художнице выражать себя с великой экономией и оригинальностью: никаких деталей, только главное. Этот стиль Вера Ньюман уже опробовала на своих птицах, бабочках, цветах и абстрактных рисунках. В те годы Вера развила международную индустрию, она продавала на миллионы, на нее работали сотни художников, ее имя носили художественные галереи, двадцать тысяч магазинов по всему миру предлагали ее линии модной одежды, бижутерию и украшения для дома; но такое массовое производство в задачи Альмы не входило. Она хранила верность принципу эксклюзивности. После двух месяцев черных штрихов художница готовилась вернуться в Сан Франциско и экспериментировать с цветом.
Для ее брата Самуэля это было первое путешествие в Париж после войны. В громоздком багаже Альмы одну сумку целиком занимали свернутые рисунки и сотни фотографий картин и каллиграмм для поиска новых идей. У Самуэля багаж был минимальный. Он прилетел из Израиля в камуфляжных штанах и кожаной куртке, в армейских ботинках и с легким рюкзаком, в котором лежали две смены белья. В сорок пять лет Самуэль продолжал жить как солдат, с бритой головой и задубевшей, как подметка, кожей. Для брата с сестрой эта встреча была как паломничество в прошлое. Время и регулярная переписка помогали им взращивать дружбу, ведь оба они обладали эпистолярным талантом. Альма была натренирована с юности, когда с головой уходила в свои дневники; Самуэль, в личном общении скупой на слова и недоверчивый, в письмах умел быть красноречивым и дружелюбным. В Париже они взяли напрокат машину, и Самуэль повез сестру в деревню, где он погиб в первый раз; маршрут указывала Альма – она не забыла, как проезжала по этим местам в пятидесятые годы вместе с тетей и дядей. С тех пор Европа поднялась из пепла, и женщине было трудно узнать деревню, которая была скопищем развалин, мусора и ветхих домишек, а теперь отстроилась и окружила себя виноградниками и лавандовыми полями, которые в это время года сияли под солнцем. Даже кладбище имело солидный вид. Там были мраморные плиты и ангелы, железные кресты и решетки, мрачные деревья, воробьи, голуби и тишина. Приветливая юная смотрительница повела их по узким тропинкам, ища табличку, которую Беласко установили много лет назад. Она была на месте: «Самуэль Мендель, 1922–1944, пилот Королевских ВВС Великобритании». Под ней была табличка поменьше, тоже бронзовая: «Погиб, сражаясь за Францию и свободу». Самуэль снял берет и, довольный увиденным, почесал голову. – Металл, кажется, недавно полировали? – заметил он. – Это мой дедушка. Он ухаживает за могилами солдат. Он же повесил и вторую табличку. Понимаете, дедушка участвовал в Сопротивлении. – Да что вы! Как его зовут? – Клотэр Мартино. – Жаль, что я с ним не знаком, – сказал Самуэль. – Вы тоже были в Сопротивлении? – Да, какое то время. – Тогда вы должны зайти к нам в гости и выпить рюмочку, мой дедушка будет рад вас видеть, мсье… – Самуэль Мендель. Девушка на секунду замерла, потом наклонилась, перечитав имя на табличке, и обернулась к нему с удивлением. – Да, это я. Как видите, я не окончательно умер, – сказал Самуэль. В итоге они вчетвером сидели на кухне соседнего дома, пили перно и ели багет с колбасками. Клотэр Мартино, низенький и круглый, обладатель громогласного смеха и чесночного запаха, крепко обнял приезжих, и был рад отвечать на расспросы Самуэля, которого он называл mon frère , и не уставал наполнять его стакан. Самуэль убедился, что Клотэр был не из числа тех героев, которые расплодились уже после Перемирия. Он слышал про сбитый возле деревни английский самолет, про спасение одного из летчиков, был знаком с двумя сельчанами, которые его прятали, и знал имена остальных. |
