— Сам посуди, дурья твоя башка, — влез гишпанец, пребывавший, видимо, тоже в определенном беспокойстве. – Гексаграмму строят маззикимы этими заклятиями. Шесть групп по шесть демонов. Теперь из города не выбраться.

— Отчего ж непременно «гексуграму»?

— Привычка у них такая – непременно её строить. Издревле повелось. Хуже того - шедим с ними. Он и колдует.

— Вот тебе и раз, экая неприятность, — пробормотал Хома. – А что за тварь этот шедим? Велик ли туловом и чародейством?

— Да уж похуже обычного маззикимчика. Его опасаться надобно.

— Да неужто?! Опасаться? Какого-то там жидовского шедима? – с горечью переспросил казак. – А откуда ваше чёртохвостие те подробности ведает? В Гишпаниях встречать доводилось?

— Чего подковыриваешь? – пробурчал, отворотя морду, Анчес. – Ну не дошёл я до Гишпании. В Провансе пришлось поворотиться. Тоже хороший край. Светленький и в цветочек.

— А чего ж брехал? Да этак бесстыже?

— Так я чуть-чуть не дошёл!

— Не дошёл он! До рогов и хвоста дошёл, а до Гишпании чуток не дотянул. Что харю воротишь?

— Отчипись от него, — молвила Хеленка. – Странник он, паломник. Шёл, не дошёл, в другой раз дойдёт. Обычное дело. А что «гишпанцем» назвался, так каждому надо как-то именоваться. Я вон вдруг «панночкой» стала. Кто б удумал…

— Ну, так ты панночка по законному. Хотя и частично, — Хома решил сойти со скользкой темы и уточнил. – Пусть гишпанец, мне разве жалко. Только намек нужно сделать – прозвище такое, а по сути… Да не в гишпанстве дело! Хвост от товарищества скрывать – последнее иудство! Какое доверие такому вероломству может быть?!

— Отчипись, говорю, — посоветовала Хелена. — Какое тебе самому доверие, если в твоей казацкой башке одно и мелькает?  Он тебе бухнет «у меня хвост и рожки», а ты в него «бах!» из пистоля промеж тех рожек. На том и вся философия.

— Так что ж добрый казак должен делать, ежели рядом чёрт сидит?!

— Это кто здесь «добрый казак»? – удивилась панночка, явно берущая негодный пример с ядовитой хозяйки и взявшаяся язвить и молотить языком без умолку. – Ведьма рядом с ним сидит, покойница восставшая – то ничего. А вот с рогами кто – так бей-стреляй того немедля. И не чёрт он, тебе ж говорили.

— Ладно, я-то грешник превеликий, — с горечью признал Хома. – Но это-то кто? С рогами, хвостом, пятаком свинячим и вдруг не чёрт?

— Он тебе прямо и говорит, только ты мимо ухов пропускаешь. Анчес он, — пояснила разговорившаяся панночка.

— Ну, Анчес. И чего?

— Тю, казаче, ты ж и не пил сегодня. Умишко подсобери. Об анчутках и анчутах не слыхал, что ли?

— Эге, так я ж говорил, что он заведомый московит! А имелись про их кацапскую хвостатость верные слухи, имелись! Только постой! Анчутка это одно, анчес вовсе и другое.

— Анчутки – это бабы наши, — поведал мрачный как ночь хвостатый гишпанец. – А я вовсе не баба. А в Европе наш «анчут» вообще выговаривать не привыкли, язык у них ломается. Вот и стал Анчесом. Что такого заумного?

— Так понятно. Изящности он поднабрался. В кобельеры вознёсся!

— Титул мне законно даден!

— И каким же королем ваша хвостатость во дворянство посвящена?

— Тебе что за дело?!

Где-то на улицах разом захлопали выстрелы, донеслись крики. Наблюдатели с шинка разглядели, как разгорается пламя очередного пожара.

— Досталь[72] шутки шутить, гайдуки лихие, — приказала ведьма.