— Если тебе океан не нравится, чего ж ты меня сюда позвал?

— Тот длинный мужик сказал, что тебе нравится картинки на пляже рисовать.

— У меня в последнее время от океана тоже мурашки по коже. В моих картинах стало больше тьмы.

Длинным пальцем Сомик смахнул песок со ступни.

— А ты блюз нарисовать сможешь?

— Ты когда-нибудь видел Ван-Гога?

Сомик обвел взглядом море. Три четверти луны плескались в нем, как ртуть.

— Ван-Гог… Ван-Гог… скрипач из Сент-Луиса?

— Он и есть, — ответила Эстелль.

Сомик забрал у нее пинту и усмехнулся.

— Девочка, ты хлещешь у мужика пойло да еще и лжешь ему. Я знаю, кто такой Винсент Ван-Гог.

Эстелль не смогла вспомнить, когда в последний раз ее называли девочкой, но была уверена, что тогда ей это и наполовину не понравилось так, как сейчас.

— А теперь кто лжет? Тоже девочка?

— Знаешь, под этим твоим свитером с халатом девочка еще запросто может оказаться. Но опять же — я могу и ошибиться.

— Кто знает?

— А я? Вот — смотри, какая грустная. — Сомик взял гитару, прислоненную к камню, и тихо заиграл под шум прибоя. Он пел о мокрых башмаках, о том, как вино уже плещется на донышке, и о ветре, пробирающем до самой кости. Эстелль прикрыла глаза и медленно покачивалась под музыку. Давно уже ей не было так хорошо.

Он вдруг замолчал.

— Черт бы меня разодрал. Ты только погляди.

Эстелль открыла глаза и посмотрела на полосу прибоя, куда показывал Сомик. На берег выпрыгнула рыба и теперь билась на песке.

— Ты такое когда-нибудь видела?

Эстелль покачала головой. Из воды выскакивало все больше и больше рыбешек. За волноломами море просто кипело от сбесившейся рыбы. Поднялась волна — как будто ее подтолкнули из глубины.

— Там что-то движется.

Сомик подобрал башмаки.

— Пошли-ка отсюда.

Эстелль и не подумала спорить.

— Да. Быстрее.

Она вспомнила огромные тени, которые все время появлялись в волнах на ее картинах. Схватив башмаки Сомика, она соскочила с валуна и быстро направилась по пляжу к лестнице на вершину обрыва, где Сомик оставил свой «универсал».

— Скорее.

— Иду, иду. — Сомик паучьи сполз с валуна и поспешил следом.

Около машины, когда оба переводили дух, присев на бампер, а Сомик нашаривал в кармане ключи, они вдруг услышали рев. Рев тысячи туберкулезных львов — в нем было поровну громкости, ярости и мокроты. Ребра Эстелль задрожали, отзываясь на этот звук.

— Господи! Что это такое?

— Залезай в машину, девочка.

Эстелль не успела захлопнуть за собой дверцу — Сомик уже возился с ключом зажигания. «Универсал» рванул с места, разбрасывая гравий.

— Постой, у тебя ж ботинки на крыше остались.

— Пусть подавится, — ответил Сомик. — Они получше тех, что он сожрал в прошлый раз.

— Кто — он? Что это такое, к чертовой матери? Ты знаешь, что это было?

— Расскажу, как только с инфарктом покончу.

ПЯТЬ

Морской Ящер

Огромный Морской Ящер сделал передышку в погоне за восхитительным радиоактивным ароматом и отправил инфразвуковое послание серой китихе, проплывавшей в нескольких милях впереди. В грубом переводе послание звучало так:

— Эй, крошка, как насчет пожрать вместе планктона и чуток побарахтаться?

Китиха не остановилась в своем неуклонном стремлении к югу, но ответила инфразвуковым гулом:

— Я знаю, что ты за пташка.