Я показываю на ряды цифр, небрежно записанных в отчете о вскрытии.

— Что означают эти пометки?

— Калибр. Четыре выстрела сделаны из оружия примерно двадцать второго калибра, восемь из сорок пятого, три раны дробью из ружья, еще две девятимиллиметровые, и, кроме того, одиннадцать могли были быть выпущены из автоматического оружия.

— Минуточку. Вы хотите сказать, что в Макбрайда стреляли двадцать восемь раз из пяти различных стволов? Что за абсурд?

— Абсурд или нет, это не моя забота. Мне приносят мертвецов, я их вскрываю, заглядываю внутрь и сообщаю, что обнаружил. — Он достает из папки фотографию и протягивает мне.

Действительно, это Макбрайд, правда, куда менее оживленный, чем на страницах бульварных газет. Здесь он лежит на полу своего кабинета. Распростертый, словно освежеванная куриная тушка, и хотя фотография черно-белая, я различаю характерные кровавые пятна на полу, на кресле, на стенах. Тело Макбрайда просто кишит ранами всевозможных форм и размеров, в полном соответствии со словами Наделя, и все это пулевые ранения. Огнестрельная рана есть огнестрельная рана, и, несмотря на разнообразие калибров, выглядят они на такого рода фотографиях более или менее одинаково. Уж поверьте, такого добра мне пришлось повидать более чем достаточно.

Я возвращаю снимок.

— Дальше.

— Что касается второго тела… Я лично этого случая не припоминаю, но, судя по записям, я пришел к заключению, что смерть мистера Ватсона явилась результатом несчастного случая и наступила вследствие обширной травмы головы, вызванной наездом автомобиля.

— И у вас нет никаких оснований в этом сомневаться?

— С чего бы? — удивляется коронер. — Насколько я понимаю, на улице были свидетели, видевшие столкновение. Сбил и смылся, что тут особенного?

— Я знал Эрни. Мистера Ватсона. Он не принадлежал к тем, кто… это лишено всякого смысла, чтобы вот так…

— Именно потому такие случаи и называют несчастными, мистер Рубио.

Тут не поспоришь, хотя даже по прошествии девяти долгих месяцев поисков в крови, поту и слезах я по-прежнему нутром чую: смерть Эрни была не случайной.

— Это очень для меня важно, — обращаюсь я к коронеру. — Тут не просто работа. Он… он был моим партнером. Он был моим другом.

— Я понимаю…

— Если вы беспокоитесь из-за разговора со мной…

— Нисколько…

— Если вы беспокоитесь за свою безопасность, я сумею вас защитить. Я могу определить вас в безопасное место. — Это не совсем чепуха с моей стороны: известно, что «ТруТел» снимает несколько надежных укрытий на случай, если свидетель готов поделиться информацией, способствующей раскрытию громкого дела.

На мгновение мне кажется, будто доктор Надель готов сказать что-то еще. Губы его раскрываются, он подается вперед, глаза загораются тем блеском, что всегда появляется у свидетелей, решающих, стоит ли выкладывать мне всю подноготную, а затем… ничего.

— Более ничем вам помочь не могу, — говорит он, опуская глаза. Папки тут же занимают свои места в шкафах и накрепко запираются. — К сожалению.

Я ухожу ни с чем.

В тех случаях, когда мозги отказываются работать надлежащим образом — от грез ли наяву, от недосыпа или, как чаще всего последнее время случается, от перебора каких-нибудь гибельных травок, — остальное мое тело с удовольствием принимает командование на себя и ведет меня, куда считает нужным.