Дерево было, пожалуй, самым могучим шаманским знаком, символом преодоления и подъема. «Человек — это то, что нужно преодолеть». И Оэлен, и Антипыч преодолели.

До ночи я лежал, почти не шевелясь.

Сквозь сон я слышал стук в дверь. Кто-то искал меня. У меня не было сил даже пошевелиться. В тусклом свете ночных ламп за стенами колбы проступал божественный образ. Она была красивее, чем раньше. Алхимическая материализация проявляла формы идеального мира, какими мы были задуманы, какими могли бы стать, если бы не гнет земной жизни. С каждым часом видение становилось все реальней, но я окончательно обессилел.

В ладонях я сжимал шаманские камни. В правой — шестигранный полупрозрачный кристалл кварца, величиной с мизинец. Оэлен звал его «живым камнем». В левой — камень со странным названием «лопарийская кровь».

Настоящий шаманский камень должен преломлять свет. Внутри кварца в солнечную погоду дрожала хрупкая радуга. Оэлен говорил, что этот камень пришел с Солнца. После смерти душа шамана погружается в кристалл, соединяется с радугой и уходит на Солнце, оттого-то у настоящих шаманов не бывает могил.

Больше месяца мы шли за оленями вдоль скалистого побережья Молочного моря, не встречая никаких следов цивилизации. Среди пестрых летних мхов и зарослей «лугового пуха» пролегала настоящая каменная дорога, выложенная правильно ограненными плитами. Широкие, утопленные в грунте мегалиты были уложены в правильном порядке.

— Кто построил эту дорогу? — спросил я Оэлена.

— Духи, — ответил он. — Я видел их «найяки» на дне. Они лежат недвижно, с тех пор как родился лед.

На языке иле слово «найяк» обозначало и лодку, и чайку.

— Найяки?

— Да, очень большие «найяки», белые, как лед. Если низкий отлив, их хорошо видно со скал…

Горную гряду между непроходимой топью и берегом моря мой проводник называл домом Ильмарис. Я единственный из сиртя, кто видел легендарную Пайву, святилище иле. «Каждый иле имеет силу Пайвы», — говорил Оэлен. Сюда раз в году шаман привозил пряди волос новорожденных своего племени и уверенно отделял волосы умерших от волос живых. «Когда последний иле умрет или забудет законы своего народа, а это одно и то же, пути к Пайве закроют топи и семь слоев льда».

Вокруг Пайвы с шумом и стоном плескалось Молочное море. Скалы были горячие и парили на солнце. Скользнув в пролом, мы вошли внутрь скалы. Мы оказались в прямоугольном зале без крыши. Стены, сложенные из гранитных блоков, до половины закрывал цепкий мох. Под ногами угадывались обомшелые части разрушенных колонн. Все было похоже на руины древнегреческого храма, но не из мрамора, а из серого гранита. В центре площадки темнел провал или узкая штольня, полная талой воды. Оэлен сказал, что, когда был молод, нырял туда и приносил бусы женщинам иле. От этих продырявленных камешков лучше плодятся олени и женщины чаще приносят детей. Бусы Тайры были из этой штольни.

Вокруг меня лежали величественные развалины. Я видел древний город, разрушенный стихией, обглоданный ветрами и льдом; город гиперборейцев, чьи корабли дремали на дне Молочного моря. Рядом с храмом рябило под ветром круглое озерко, обложенное гранитными глыбами. Сверху они были гладкие, обтесанные. В этой скважине бил подземный родник. Горячая, пузыристая вода покусывала обнаженную кожу. В голове родилась предательская мысль, как бы запомнить дорогу к Пайве, чтобы вернуться сюда, сфотографировать, описать. О том, что сюда нагрянут сиртя и погубят окрестную природу, я не подумал. Оэлен прочитал мои мысли и покачал головой. «Ты такой же сиртя, но ты не виноват… Это место никогда не найдут. Пайва отведет глаза».

В руинах Пайвы Оэлен велел искать шаманский камень.