Филатка-разбойник помолчал, погладил темную бороду и огляделся по сторонам.

— Мужики, которые лес рубят, — промолвил Филатка, — говорят, что правильней тебя человека здесь не найти. Вот я и рассудил — схожу к тебе ночью и поговорю о своей беде. Лежу я часто в овраге и гляжу на твои окошки — они чуть не до зари светятся. И мне вроде как веселей. Одно только прозванье, что разбойник. Вот вся моя снасть тут. — Филатка показал на кистень. — А разве им от зверя, который поважнее, оборонишься? Какая это, к бесу, оборона? Я, как у барина в егерях был, много всякого оружия перевидал. По моей судьбине — так мне штуцер полагается, а я с одной этой колотушкой хожу. А ты ведь и взаправду, барин, меня не боишься, — улыбнулся Филатка.

— Я тебе зла никакого не делал, — объяснил спокойно Загоскин и поглядел в угол, не проснулась ли Марфа. — Грабить у меня нечего, вот я и не боюсь. Слушай, Филат, почему ты от барина сбежал?

— Барин — зверь, на всю Тамбовскую и на здешнюю губернию прослышан. Жену мою снасильничал. Жена с позору утопилась, дите осталось, померло, — тихо сказал мужик. — Я в барина стрелял на охоте, да сгоряча забыл, что ружье бекасинником заряжено. А в него, черта, надо было девять картечей медвежьих всадить. — Филатка длинно и злобно выбранился. — Ну, убег я и стал от людей прозываться разбойником. Ловят, как зверя, и живу, как зверь.

— Чего же ты от меня хочешь?

— Яви, барин, божескую милость. Желаешь, на колени стану? Лесами на Муром проберусь, оттудова — на Волгу, а она, матушка, укроет. Уйду в понизовье к староверам. Мне старец показывал все пути-дороги по тайной берестяной книге. А с голыми руками мне не идти. Вот и молю — дай какое ни на есть ружьишко! Зарок тебе дам, землю съем на том, что в человека стрелять не буду. А леса, где мне идти, темны да страшны. От зверя оборонюсь, дичи на пропитание достану, жив останусь. А как только укроюсь, кистень заброшу и о разбойничьей жизни забуду… Зря на меня говорят, будто я лес поджигаю. Лес — он для всех. Пущай его растет…

Загоскин глядел на Филатку, на его изможденное лицо, освещенное луной и от этого казавшееся голубым. Рассказ разбойника о том, как он потерял семью, напомнил чем-то судьбу индейца Кузьмы. Загоскин подумал о том, как схоже сложилась жизнь двух людей, живущих в разных половинах земного шара.

— Хорошо, Филат, — сказал он после некоторого раздумья. — Ты говоришь, егерем был? Много всяких ружей знаешь? — Он взял в руки ружье, из которого был когда-то убит креол Савватий.

— Всю жизнь прожил бы, а такого ружья не добыл бы, — с восторгом сказал разбойник и положил кистень на подоконник. — Дозволь, барин, погляжу. Отменное ружье, аглицкое… — Филатка погладил черной ладонью скользкий ствол. — Заряжено?

— Да…

— Дай-ка примерюсь… — Филатка бережно взял ружье в руки.

Полированная сталь замерцала при луне. В тишине щелкнул взведенный курок. Загоскин не отошел от окна.

— Отважный ты, однако, барин! — Мужик, сильно прижав курок сверху большим пальцем, давил указательным на спуск. — Разные люди есть, и разные случаи бывают, — вдруг, я к примеру говорю, палец у меня с курка сорвался или на меня какое мечтанье нашло? — Филатка оскалил крупные зубы.