|
Владыку Таммуза оплакивают флейты, ибо здесь же сидят дудоч-ники и что есть силы дуют в короткие флейты, рыданье которых пробирает тебя насквозь. Жен-щины распускают волосы и делают нескромные телодвиженья, причитая над мертвецом: «О супруг мой, дитя мое!» Ибо каждая из них подобна богине, и каждая плачет: «Никто не любил тебя больше, чем я!» – Я не могу удержаться от слез, Иосиф. Для такого маленького, как я, смерть владыки – слишком уж страшное горе, и слезы так и подступают у меня к горлу. Зачем же понадобилось, чтобы этот юный красавец был растерзан в роще, в мире, среди зеленых дерев, если теперь о нем так скорбят? – Ты этого не понимаешь, – отвечал Иосиф. – Он страдалец и жертва. Он спускается в про-пасть, чтобы выйти из нее и прославиться. Аврам знал это, когда заносил нож над истинным сы-ном. Но когда он нанес удар, на месте сына оказался овен. Поэтому, принося в полную жертву овна или агнца, мы вешаем на него ярлык с изображением человека – в знак замены. Но тайна замены глубже, она заключена в звездном соотношенье человека, бога и животного и есть тайна взаимозаменяемости. Как человек приносит в жертву сына в животном, так сын приносит себя в жертву через посредство животного. Ниниб не проклят, ибо сказано: нужно заколоть бога, и намеренье животного есть намеренье сына, который, как на празднике, знает свой час, и знает тот час, когда он разрушит жилище смерти и выйдет из пещеры. – Скорее бы дело дошло до этого, – сказал малыш, – и начался праздник радости! И что же, они кладут владыку вон в ту могилу и в ту пещеру? Продолжая вить венок, Иосиф слегка раскачивал туловище и напевал в нос: Во дни Таммуза играйте на цевнице яшмовой, Бренчите на сердоликовых кольцах!.. – Они с плачем несут его к этому камню, – сказал он потом, – и дудочники играют все гром-че и громче, так что звуки их флейт надрывают сердце. Я видел, как женщины хлопотали над об-разом, лежавшим у них на коленях. Они омыли его водой и умастили нардовым маслом, отчего лицо владыки и его испещренное жилками тело сильно лоснились. Затем они обмотали его полотняными и шерстяными повязками, закутали в червленые ткани и положили на носилки у этого камня, не переставая плакать и причитать в лад дудочникам: Скорблю о Таммузе! Скорблю о тебе, возлюбленный сын мой, весна моя, свет мой! Адон! Адонаи! Мы садимся на землю в слезах, Ибо ты мертв, о мой бог, супруг мой, мой сын! Ты – тамариск, которого не вспоила на грядке вода, Который не поднял своей вершины над полем, Росток, которого не посадили в водоотводе, Побег, которого корень вырван, Трава, которой не вспоила вода в саду! Скорблю о тебе, мой Даму, дитя мое, свет мой! Никто не любил тебя больше, чем я! – Ты, видно, знаешь весь плач дословно? – Знаю, – сказал Иосиф. – И тебя тоже он очень трогает, как мне кажется, – прибавил Вениамин. – Когда ты пел, у тебя один или два раза был такой вид, словно и ты вот-вот зарыдаешь, хотя женщины города справляют праздник по-своему, и сын – вовсе не Адонаи, бог Иакова и Авраама. – Он сын и возлюбленный, – сказал Иосиф, – и он – жертва. Что за вздор, я вовсе не думал рыдать. Ведь я же не маленький и не такой плаксивый, как ты. – О нет, ты юн и прекрасен, – покорно сказал Вениамин. – Сейчас будет готов венок, кото-рый ты плетешь для себя. Я вижу, ты сделал его спереди выше и шире, чем сзади, наподобие диа-демы, – чтобы доказать свою ловкость. Я рад тому, что ты наденешь его, больше, чем рябиновому венку, который ты собираешься мне сплести. И стало быть, этот прекрасный бог лежит на носил-ках четыре дня? – Ты это говоришь, и ты не забыл этого, – отвечал Иосиф. |
