-  Кончайте ругаться, ваш Мишка, кажется, умер! - сообщил я склочной компании.

    Спор разом смол, и все столпились над телом. Особой жалости или скорби на лицах заметно не было, но те, у кого были шапки, обнажили головы.

    -  Неужто и, правда, помер? - удивленно спросил крестьянин с саблей, после чего перекрестился и добавил. - Упокой Господи душу грешную!

    -  Он кто такой? - спросил помещик, рассматривая убитого. - Кажется, я его раньше не видел.

    -  Мишка, он разбойник, - ответил один из крестьян, - мы его здесь в лесу встретили и под его руку пошли.

    Это сообщение меня немного успокоило, убил я хотя бы не честного мужика, отца многодетного семейства.

    Что следует говорить в подобных случаях, я не знал, просто стоял вместе со всеми над мертвым телом. По разбойнику никто особенно не горевал. Во всяком случае, спорить о своем, конфликтующие стороны продолжили над его еще не остывшем телом. Пришлось прогнать их в сторону, Я же прикидывал, насколько будет этично позаимствовать одежду умершего. Мы с покойным были примерно одного роста, и его платье меня здорово бы выручило. Решать нужно было быстро, пока еще кто-нибудь не положил глаз, на его бархатный кафтан. Самым противным оказалось раздевать мертвеца.

    -  Ты, это что делаешь, - спросил меня один из слуг помещика. Они оба продолжали стоять в стороне, так и не рискнув вмешаться в спор своего барина с крестьянами.

    -  Сам не видишь? - ответил я, стаскивая с разбойника камзол.

    Он оказался старым и потертым, был мне короток и узок, к тому же очень тяжел, но выбирать не приходилось. Я решил проверить карманы и обнаружил в них целый арсенал. В одном было насыпано фунта два пороха, в другом оказались свинец и пули для пищали. Огневой припас мне был без надобности, и я его сразу выбросил. Портки усопшего, не шли ни в какое сравнение с верхом, были обычными крестьянскими штанами из домотканого холста. Сапоги оказались маленького размера и худыми. Пока я занимался экипировкой, спорщики так увлеченно выясняли отношения, что ни на что не обращали внимание.

    В эти благостные, патриархальные времена, разница между помещиками и крестьянами была невелика и, пожалуй, заключалась только в разной одежде и еде. Не дошла еще тогда Русь да эпохи просвещения и расслоения общества по образованию и воспитанию. Большинство людей говорили на одинаковом языке, и редко заносились друг перед другом дремучестью рода.

    Я оделся в одежду покойного, оставив только свои поршни, перепоясался его разбойничьей саблей в ободранных кожаных ножнах, и только тогда подошел послушать, до чего договорились стороны. Кажется, дело у них шло на лад, только крестьяне отказывались ремонтировать вгорячах поломанную карету. Меня заметили, и спор разом прекратился.

    -  Ты никак Мишкину одежду забрал? - осуждающе спросил мужик с саблей.

    -  Да, - подтвердил я, - она ему все равно не понадобится.

    -  Так будет не по справедливости! - вмешался помещик. - По справедливости нужно ее поделить. Тебе, скажем, сапоги, а мне все остальное!

    -  Я вам оставляю сапоги и пищаль, она дорого стоит, за это ты, - сказал я барину, - по человечески похоронишь разбойника.

    Помещика такой расклад не удовлетворил, он попробовал его оспорить, но я, не вступая в спор сел в седло.