— Ваше высокоблагородие… Барышня… Иночка… — растерянно залепетал обрадованный и смущенный донельзя этой встречей старик.

— Сидоренко! Сидореночко! Вот радость-то! Вот не ожидала! Ко мне в гости пришел, таракашка ты мой!

И Ина прыгала и скакала на одном месте, хлопая в ладоши, изъявляя всем своим существом самый живой восторг.

— Mesdames! Смотрите! — услышала она неожиданно голос за своей спиной, — на шею солдату виснет, грязному солдату точно отцу родному… и целует его… Фи! Рыжие усы целует… А изо рта у него махоркой пахнет и…

— Что? От кого махоркой пахнет? Кто это сказал?

Южаночка обернулась живо и вперила в говорившую гневные глаза…

Среди дежуривших шестых находилась одна седьмушка. Это была Лина Фальк, за отличие в примерном поведении назначенная самой госпожой Бранд дежурить на приеме. Ее золотушные маленькие глазки впивались в Южаночку насмешливым, ехидным взглядом, белобрысое лицо скривилось в презрительную гримасу. Вся кровь бросилась в лицо Ины при виде этих глаз, этой гримасы… Неожиданным бешенством зажглась ее маленькая, обычно добродушная и незлобная душа.

Ее Сидоренко, спаситель дедушки — грязный солдат! От ее Сидоренко пахнет махоркой! Он, друг дедушки, его старая гвардия! Его гордость! Сердце Ины вспыхнуло, закипело, загорелось от обиды в груди.

— Как ты смеешь говорить так? — в одну секунду очутившись перед ненавистной ей белобрысой Линой, закричала она почти во весь голос.

— Палтова! Не смейте шуметь! Ведите же себя прилично на приеме! — резко остановила ее дежурная «чужая» дама шестых.

Но Ина уже не слышала ничего. Она «зашлась», как говорится, от гнева. Ее Сидоренко! Ее милого, дорогого Сидоренко обидели, оскорбили… И кто же! Кто! Какая-то ничтожная девчонка, недостойная и смотреть-то на такого героя!

И Ина задыхалась от гнева, негодования и душившей ее злобы и безотчетной тоски… Она стояла перед Фальк, вся дрожа с головы до ног и твердила, сверкая глазами и крепко стискивая свои маленькие кулаки:

— А ну, повтори! Повтори, что ты сказала про нашего Сидоренко! — охрипшим от бешенства голосом твердила она, все ближе и ближе подступая к Лине… Та окинула ее вызывающим взглядом, презрительно пожала плечами, надменно вздернула головой и произнесла с недоброй усмешкой на тонких губах:

— Отстань пожалуйста! Чего ты лезешь! Я ненавижу тебя… и твоего Сидоренко… Он — твой Сидоренко — дурак!

— Дурак! А! — не то проговорила, не то простонала Ина, вся побелев, как платок, метнулась к своей противнице и крепко, изо всей силы вцепилась ей в плечи.

— Ай, ай, ай! Она дерется! Она дерется! Да возьмите же ее, возьмите! — вырвалось испуганно из уст последней.

В тот же миг чьи-то острые пальцы впились в свою очередь в плечи Южаночки…

— Дрянная, гадкая девчонка! Ты, Бог знает, что позволяешь себе! Сейчась же отпусти Лину и становись посреди залы, я наказываю тебя за грубость и пускай все посетители приема видят это! — гневный и негодующий прозвучал над головой Южаночки, Бог знает когда и откуда поспевшей на выручку к племяннице, голос госпожи Бранд.

В следующую же минуту сильная рука схватила ее за руку и вывела на середину залы.

Стыд, ужас, отчаяние, все это разом нахлынуло в душу Ины… Румянцем смущения залило ей лицо… Мало того, что все головы посетителей повернулись к ней, что все глаза с любопытством и сочувствием устремились на провинившуюся девочку, разглядывая ее как невиданного зверька… что переживала девочка! Ей, Ине — не позволят теперь двух слов сказать Сидоренко, милому Сидоренко, не разрешат перемолвиться с ним по «душе», порасспросить о дедушке, о его хлопотах, о нем самом, наконец, ее славном, добром «таракашке» — Сидоренко, о Марье Ивановне, обо всех, обо всех.