— Хок…

— Эри, Эри… Я… нет. Я не… — Его лицо было ожесточенным и диким и она потянулась к нему. Но она промахнулась.

Потому что Хок застыл с ревом агонии и соскочил с постели. Отскочил от нее и практически выбежал из комнаты, не оглянувшись.

В комнате было тихо, если не считать щелчка замка.

Эдриен в полном замешательстве уставилась на дверь.

Это было как лечь спать среди роз и проснуться в грязи.

Как он мог просто встать и оставить ее после этого?

Глава 26

Сидхок Джеймс Лион Дуглас не дрожит, напомнил он себе. Не теряет самообладания. Не начинает грезить наяву, подобно томящемуся от любви мальчишке, только потому, что он подарил девушке самый потрясающий оргазм за всю ее жизнь. В этом он не промахнулся.

Но дело было не в этом оргазме. И даже не в том, как она содрогалась под ним, или как прекрасно она выглядела, когда задыхалась, влажная от любви под его языком.

Дело было в том, что с ним чуть не случилось то, чего он не сделал ни разу за всю свою жизнь — он мог излить семя, не войдя в девушку. Это и более того, он ведь любит ее, а она все еще не назвала его по имени. Даже на вершине страсти она не выкрикнула его имени. Ничего. Хотя он знал, что она вполне могла думать об Адаме. Частично из-за этого он сорвал с нее этот чертов капюшон. Маска казалась хорошей идеей в начале, но потом эту идею как раз пришлось пересмотреть.

Следующий раз, когда он будет любить ее, он оставит ее глаза незавязанными, и она будет видеть его от начала до конца, и доведет дело до этого конца. Его пульсирующий член не сможет вынести эту пытку снова.

Но он не хотел отдавать ей свое семя до тех пор, пока он не будет знать, что она принадлежит ему. Он не хотел допускать возможности того, что он не будет знать, чьего ребенка она может понести.

И затем он вспомнил о фляжке, которую дал ему старый цыган. Он тщательно обдумал это, размышляя, стоит ли сейчас использовать снадобье, которое она содержит.

Он все же может сделать это, подумал он, хотя он ненавидел побочные эффекты. То, что оно оставит его холодным и отстраненным посреди самой величайшей страсти, которую он когда-либо знал.

В следующий раз, когда он пришел к ней, стояла тишина от начала до конца.

Чуть меньше чем четверть часа назад, он сделал гримасу, когда вытаскивал пробку зубами. Он поклялся никогда не принимать это снадобье снова, но на этот раз это было необходимо. Он дожжен заставить ее хотеть его, привязать ее к себе желанием так, чтобы он смог начать работать над тем, чтобы заставить е полюбить себя. И ему нужна было ясная голова, чтобы сделать это.

Прошлой ночью он почти что сделал из себя дурака. Он определенно потерял контроль. Подошел близко к тому, чтобы выплеснуться на нее телом и сердцем; глупыми словами о любви и семенем и надеждой на детей и на долгую совместную жизнь.

Так что он запрокинул голову назад и проглотил горькое содержимое бутылочки, и подождал.

Когда он смог ощутить, как жуткие пальцы разворачиваются в его теле, только тогда он пошел к ней.

Он раздел ее догола и уложил на пол. Она не сделал ни одного движения, чтобы остановить его; она молчала, в ее глазах застыло непостижимое выражение. Это было молчаливое восхищение, но он не знал этого. Ее глаза любовно блуждали по каждому дюйму его тела, когда он смотрел куда угодно, но не ей в лицо. Она поразилась ощущениям прикосновения к спине прохладного пола и горячего мужчины сверху, но он казался каким-то другим в этот раз, когда своими руками и ртом возносил ее в это сияющее место на небе, и не один, а полдюжины раз. Он делал это с искусством, доведенным до совершенства, с почти пугающим самоконтролем, пока она, жаждущая, лежала под ним.

И ей это нисколько не нравилось.