Мимолетное сознание просчета: не вверх надо было вырываться, повинуясь инстинкту, а вниз, к почве. Но мускулы уже подчинились чужой воле; да не чужой, он убежден теперь – вверх надо!.. Остров стоянки виден малым светлым пятнышком, Ксена, кружащая внизу, – многоцветная бабочка в лучах заката…

Но почему – Дан? Он Берн, Альфред Берн, профессор биологии, действительный член академии, и прочая, и прочая… Почему так душно? Кто водит его руками?

„Вот и все, млекопитающее, – понимает он, как непреложную истину, чужие мысли. – Тебе осталось жить пятнадцать секунд“. Руки будто набиты ватой, крылья увлекают, заламывают их назад. Море, острова, радуги заката, фиолетовое небо в белых полосах облаков – все закручивается в ускоряющемся вихре.

– Ксена! Я падаю. Передай всем, что меня… ох! – Страшная боль парализовала челюсть и язык.

Барахтанье крыльев, рук, ног неотвратимо и точно несет его на „нож‑скалу“ на их острове, она и освещена так, будто кровь уже пролилась: одна сторона девственно белая, а другая красная. Живая скала…

И последнее: беспечный голос Ксены:

– Ничего, Дан, ничего, мой милый! Я ведь люблю тебя! И горькая, вытеснившая страх смерти обида: Ксена, как же так? Как ты могла?..

Острый край скалы: красное с белым. Удар. Режущая и рвущая тело боль заполняет сознание. „Ыуа!“ Дикарь заносит дубину. Зловоние изо рта, пена на губах. Удар.

Вспышка памяти: он стоит высоко‑высоко над морем, держит за руки женщину.

Ветер лихо расправляется с ее пепельными волосами, забивает пряди в рот, мешает сказать нежное. Они смеются – и в синих глубоких‑глубоких глазах женщины счастье… Где это было? С кем?

Удар! Все кружится, смешивается. Самой последней искрой сознания он понимает, что это его голова в гермошлеме легко, как мяч, скачет и кувыркается по камням.

Красная тьма.

Из тьмы медленно, как фотография в растворе, проявляется круглое лицо с внимательно расширенными серыми глазами; короткие пряди волос, свисая над лбом, тоже будто выражают внимание и заботу.

Он встретился с взглядом, понял вопрос серых глаз: „Ну, как?“ Ничего, – ответил немо. – Вроде жив». – «Очень хорошо, – сказали глаза. – Над тобой пришлось здорово потрудиться». – «Где я? Кто ты?»– напрягся Берн. «Тебя подобрали в лесу. Но об этом потом, хотя нам тоже не терпится… (Он читал все это в глазах с непостижимой легкостью.) А теперь спи. Спи!» Лицо удалилось, Берн закрыл глаза.

Или и это был бред?

Так или иначе, но он уснул. Снова виделось прозрачно‑зеленое море, звонко плескавшее волнами на белый и легкий, как пена, берег; та женщина с синими глазами, только загорелая; сложные механизмы в черном пространстве; звезды под ногами – и чувство не то падения, не то невесомости.

От этого видения вернулись к прежнему: к полету, закончившемуся параличом, к мысленному диалогу с призраками, к обморочному падению на скалу. Но Берн напрягся, стал вырываться из обрекающего на ужасы круга снов, переходил от видения к видению, отрицал их, стремясь проснуться… И наконец, проснулся – весь в поту.

7. ПРОБУЖДЕНИЕ №2

Или и это еще был бред?

Он лежал голый, как и в первое пробуждение. Но ложе было не такое, кабина не такая. Собственно, это и не кабина: за прозрачным куполом небо, кроны деревьев.

Мир был непривычно четок. Листья деревьев освещало низкое солнце, он различал в них рисунок прожилок. По чуть неуловимой свежести и ясности красок Берн понял, что сейчас утро.

Если это не бред, почему он так отчетливо видит? Вон паучок‑путешественник на конце зацепившейся за ветку паутинки.