Мир был непривычно внятен. Звеняще шелестели листья под куполом. Трава прошуршала под чьими‑то быстрыми шагами – и Берн, дивясь себе, по шороху определил: трава росистая, пробежало четвероногое. Волк? Во всяком случае, не двуногое, не эти… При воспоминании о дикарях он почувствовал страх и угрюмую решимость не поддаваться. Что было? Где он, что с ним?

Сокращениями мышц и осторожными движениями Берн проверил тело. Все было цело. Только в голове, в области правого виска, что‑то зудело, мозжило – что‑то заживало там. Странно… дикари должны были его уходить насмерть. Во всяком случае, он цел, не связан, может за себя постоять. И постоит!

Темя ощутило сквознячок. Дверь не заперта? Берн приподнялся. Ложе податливо спружинило.

– Черт побери! – рассердясь на свою нерешительность, вскочил на ноги. Замер.

Гладкая стена отразила его настороженную фигуру.

Какой‑то ячеистый шар в углу, какие‑то полки, одежда… не его одежда. Это, собственно, и одеждой назвать трудно: полупрозрачные шорты (Берн не терпел шорт из‑за своих худых и волосатых ног), такая же куртка с короткими рукавами. Из чего они – пластик? Ладно, выбора нет. Надел.

Теперь – разведка местности. Надо найти более надежное убежище, чем эта пластиковая халупа. Что ни говори, а придется прятаться. Жить, чтобы жить…

Он подошел к двери, выглянул наружу: никого, – вышел.

Широкое темное отверстие – таким мог быть и вход в подвал, и вход в метро – бросилось в глаза. Это может быть убежищем. Туда вела дорожка из графитово‑темных плит вперемешку с травой.

Туннель полого, без ступенек, шел вниз. Берн осторожно ступал по подающемуся под ногами, будто толстое, сукно, полу, всматривался. Уменьшающийся поток света от входа освещал только гладкий сводчатый потолок да ровные стены.

Поворот – и за ним совершенная тьма. Берн заколебался: не повернуть ли обратно? Оглянулся – и сердце упало, тело напряглось: два темных силуэта на фоне входа! Они двигались бесшумно и осторожно, как он сам. Профессор не тратил времени на рассматривание, легкие ноги сами понесли его вглубь.

Глаза, привыкнув к тьме, различили вдоль стен полосы; они испускали странный сумеречный свет. Такой бывает поздно вечером или в начале рассвета, когда еще нет красок. Берн тронул рукой: полосы были теплые.

Еще поворот. Полосы отдалились, исчезли. Берн скорее почувствовал, чем увидел, что находится в обширном помещении. И в нем – он замер в ужасе – тоже сидели и стояли существа! Они были освещены тем же сумеречным светом, лившимся непонятно откуда. Он всмотрелся: странно, ярче всего светились места, куда свету трудно попасть. Выделялись рты, языки и зубы; теплыми кантами на телах тлели места, где рука прижималась к туловищу, нога была положена на ногу… Диковинно переливались глаза, будто висящие во тьме отдельно от лиц. «Они не освещены, – понял профессор, чувствуя, как страх стягивает кожу, поднимает волосы на голове, – они светятся!» И их глаза, многие пары светящихся глаз, обращены к нему. Они заметили его, объемные живые негативы. «Морлоки! – вспыхнуло в уме Берна. – Бежать!»

Он кинулся обратно, но из туннеля как раз вышли те двое. Они тоже светились!.. Нет, не готов был профессор Берн ко встрече с будущим: нервы не выдержали, он дико вскрикнул и рухнул на пол.

– Что такое? Кто? – послышались возгласы. Вспыхнул свет.

– Ой, да это наш Пришелец!

– Ило, вызовите Ило!

– Разве можно оставлять его одного!

– Но он спал.