|
Но вам-то беспокоиться нечего, за вас подумают. Мостовской посмотрел на неё и кивнул. – Неужели их не остановят? – спросила Александра Владимировна, и в голосе её было от-чаяние, как-то не вязавшееся с уверенным и даже надменным выражением её красивого лица. Она заговорила медленно, с усилием: – Фашизм действительно так силен? Я не верю этому! Объясните мне, ради бога. Что это? И эта карта на стене, мне иногда хочется её снять, спрятать. Серёжа каждый день переставляет флажки. Как прошлым летом – возникают всё новые направ-ления: Харьковское, потом вдруг Курское, потом Волчанское и Белгородское. Пал Севастополь. Я спрашиваю у военных, выпытываю – что это? Она помолчала и, движением руки как бы отталкивая страшную для себя мысль, продол-жала: – Я подхожу к книжным полкам, вот о которых вы говорили, где Пушкин, Чернышевский, Толстой, Ленин, беру в руки книги, листаю их, – нет, нет, мы остановим фашистов, конечно, конечно, остановим! – Что же вам отвечают военные? – спросил Мостовской. В это время из-за двери послы-шался сердитый и смеющийся молодой женский голос: – Мама, Маруся, где же вы? Ведь пирог сгорит! Мостовской сказал: – О, дело, оказывается, нешуточное, пирог! Александра Владимировна, указав в сторону двери, объяснила; – Собственно, из-за неё всё и устроили, это моя младшая, Женя, вы её знаете. Неделю назад вдруг приехала. Теперь близкие все разлучаются, а тут такая неожиданная встреча. А тут еще внук, сын Людмилы, проездом на фронт остановился. Вот мы и решили одновременно отметить и встречу и расставание. – Да, – сказал Мостовской, – жизнь ведь идёт... Шапошникова тихо произнесла: – Если бы вы знали, как тяжело, и общее горе я воспринимаю не как молодые, а по-стариковски. Мостовской погладил её по руке. – Идите, идите, а то и в самом деле пирог сгорит. – Наступает решающий момент, – сказала Женя, наклоняясь вместе с Александрой Влади-мировной над полуоткрытой дверцей духовки. Она сбоку глянула на мать и, приблизив губы к её уху, произнесла скороговоркой: – Я утром получила письмо, помнишь, я тебе рассказывала, давно ещё, до войны... воен-ный, мой знакомый, Новиков, в поезде встретился... Какое удивительное совпадение и тогда и теперь. Представь, сегодня проснулась и именно его вспомнила, подумала: вот уж кого давно нет на свете, а через час письмо.. И та наша встреча в поезде, после моего ухода из Москвы, ведь тоже странное совпадение? Женя обняла мать за шею и стала целовать её в щёку, в седые волосы, спускавшиеся на виски. Когда Женя училась в Художественном институте, ей как-то пришлось быть на торже-ственном вечере в Военной академии. Там она познакомилась с высоким, медленно и тяжело ступавшим военным, старшиной курса. Он проводил её до трамвая, затем несколько раз был у неё дома. Весной он кончил академию, уехал, написал ей два или три письма, и в этих письмах он не объяснялся в чувствах, однако просил прислать фотографию. Она послала ему маленькую карточку, снятую в пятиминутке для паспорта. Потом он перестал писать ей, она уже к этому времени кончила Художественный институт, вышла замуж. Когда она после разрыва с мужем ехала к матери, в Воронеже в её купе вошёл плечистый светловолосый военный. – Вы не узнаёте меня? – спросил он, протягивая ей большую белую руку. – Товарищ Новиков, – сказала она, – конечно, я вас узнала. Почему вы тогда перестали мне писать? Он усмехнулся и, молча вынув маленькую, вложенную в конвертик фотографию, показал ей. Это был снимок, посланный ему когда-то. – Я вас узнал, когда ваше лицо мелькнуло в окне, – сказал он. Соседи по купе, две пожилые врачихи, прислушивались к каждому их слову. Эта встреча была для них развлечением. Разговор шёл общий, одна врачиха, с футляром от очков, торчавшим из карманчика жакетки, говорила без умолку, вспоминала все неожиданные встречи, бывшие в её жизни, в жизни её родных и знакомых. |
