|
Ока встретила Мостовского в маленькой передней, заставленной корзинами, старыми че-моданами и мешками с картошкой. Михаил Сидорович Мостовской принадлежал к людям той неисчерпаемой жизненной си-лы, о которых принято говорить – «это человек особой породы». Мостовской жил до войны в Ленинграде. Его вывезли из блокады самолётом в феврале 1942 года. Мостовской сохранил легкость походки, хорошее зрение и слух, сохранил память и силу мысли, а главное, сохранил живой, не запылённый интерес к жизни, науке и людям. Он обладал всем этим, несмотря на то, что прожил жизнь, которой бы хватало на много людей столько пришлось на него одного царской каторги, ссылки, бессонных трудовых ночей, лишений, ненависти врагов, разочарований, горечи, радости, печали Александра Владимировна познакомилась с Мостовским до революции. Это было в ту пору, когда покойный муж её служил в Нижнем Новгороде, и Мостовской, приехавший туда по конспиративным делам, около месяца прожил у Шапошниковых на квартире. Потом уж, после революции, она, приезжая в Ленинград, навещала его, а ныне, в пору войны, судьба столкнула их в Сталинграде. Он вошёл в комнату и оглядел живыми прищуренными глазами стулья и табуретки, стоя-щие вокруг накрытого белой скатертью, ожидавшего гостей стола, стенные часы, платяной шкаф, китайскую складную ширму с вытканной шелком фигурой крадущегося тигра среди зе-леновато-желтого бамбука. – Эти некрашеные книжные полки напоминают мою ленинградскую квартиру, проговорил Мостовской, – да и не только полки напоминают, но и то, что на полках: вот «Капитал», и Ленинские сборники, и Гегель – по-немецки, а на стене портреты Некрасова и Добролюбова. Мостовской поднял палец: – 0! Судя по количеству приборов – у вас званый обед. Напрасно вы мне не сказали, я бы надел свой лучший галстук. Александра Владимировна всегда испытывала перед Мостовским несвойственное ей чув-ство робости. И сейчас ей показалось, что Мостовской осуждает её, и она покраснела Печальна и трогательна краска смущения на старческом лице. – Подчинилась требованиям дочерей и внуков, – сказала Александра Владимировна, – по-сле ленинградской зимы вам это, вероятно, кажется лишним и странным. – Наоборот, совсем наоборот, далеко не лишним, – сказал он и, сев к столу, принялся набивать самосадом трубку. – Пожалуйста, вы ведь курите, – протянул он ей кисет. – Попробуй-те моего. Мостовской вынул из кармана кремень, пухлый белый шнур и кусок стального напильни-ка. – «Катюша», – сказал он, – не ладится она у меня. Они переглянулись и улыбнулись друг другу «Катюша» действительно не ладилась, не давала огня. – Я сейчас принесу спички, – предложила Александра Владимировна, но Мостовской за-махал рукой – Что вы, спички, кто их теперь тратит зря. – Да, теперь держат спички на случай ночных неожиданностей военного времени. Ода пошла к шкафу и, вернувшись к столу, с шутливой торжественностью сказала: – Михаил Сидорович, разрешите вам преподнести от всей души, – и протянула непочатый коробок спичек, Мостовской принял подарок. Они закурили, одновременно затянулись и выпу-стили дым, он смешался в воздухе, пополз лениво к открытому окну. – Думаете об отъезде? – опросил Мостовской. – Как все, но пока ещё никаких разговоров нет. – А куда думаете, если не военная тайна? – В Казань, туда эвакуирована часть Академии наук, а муж моей старшей дочери, Людми-лы, он профессор, собственно член-корреспондент, получил квартиру, то есть не квартиру-две комнатки, зовет к себе. Но вам-то беспокоиться нечего, за вас подумают. Мостовской посмотрел на неё и кивнул. – Неужели их не остановят? – спросила Александра Владимировна, и в голосе её было от-чаяние, как-то не вязавшееся с уверенным и даже надменным выражением её красивого лица. |
