|
А Маша ухватила крепко отца за руку и предупредила. – Папа, ты меня не оставляй, я крик подниму. – Чего кричать, посидишь с бабушкой уборщицей, тётя Нюра, ты ж её знаешь, – просительным шепотом сказал Новиков. Но в это время открылась дверь кабинета, и юная секретарша начальника шахты нетерпеливо сказала: – Где же вы там, Новиков? Иван Павлович подхватил на руки Машу, зашёл в кабинет. Начальник шахты Язев, красивый, тридцатипятилетний человек с правильными, строгими чертами лица, с чётко сомкнутыми губами, одетый в щегольскую гимнастёрку, подпоясанную широким поблёскивавшим кожаным поясом, ходил по кабинету, приятно поскрипывая ладными, хромовыми сапогами. У письменного стола сидело несколько человек. Один из сидевших, в поношенном генеральском кителе, был мужчиной богатырского роста, с широкими пухлыми плечами, со спутанными волосами, нависшими над широким лбом, с набрякшими под глазами мешками. Второй, сидевший в кресле начальника шахты, небольшого роста, в очках, с тонкими губами и желтоватым бледным лицом не спящего по ночам человека, был одет в светлосерый летний пиджак и светлоголубую рубаху без галстука. Перед ним на столе лежали раскрытый портфель, пачки бумаг, широкие мятые полотна синей кальки. У стен на стульях сидели жёлтозубый, нахмуренный директор угольного треста Лапшин и секретарь шахтпарткома Моторин, седеющий, румяный, кареглазый, обычно подвижной, весёлый и громкоголосый, сейчас лицо его казалось озабоченным и смущённым. У окна стоял знакомый Новикову по областному стахановскому совещанию, проходившему в мае месяце, секретарь обкома партии по промышленности худощавый, высокий человек в чёрной куртке с отложным воротником. Он и лицом и фигурой напоминал старого приятеля Новикова, подземного слесаря Черепанова. – Вот, Георгий Андреевич, это и есть Новиков, проходчик, – сказал Язев, обращаясь к сидевшему за столом бледному человеку в очках. Поморщившись, он вполголоса сказал: – Зачем вы с ребёнком явились. Ведь вызывал вас начальник шахты, а не заведующая яслями. Он сделал ударение на втором «я» – яслями – и слово от этого показалось каким-то обидным я смешным. – Да она, пожалуй, переросла для яслей, – сказал секретарь обкома по промышленности: – Тебе сколько лет, девочка? Маша, смущённая непривычной обстановкой, ничего не ответила; округлив глаза, загадочно смотрела в окно. Искоса она быстренько глянула на отца, как он, – тоже, может быть, растерялся, неожиданно увидев столько незнакомых дядек? Но отец успокаивающе погладил её по голове. – Ей четвёртый год, – сказал Новиков, – я думал, меня на минутку вызвали, подписать акт о неисправности в подводке сжатого воздуха... А что касается яслей, то ведь закрыты и ясли и детский сад, у них карантин. – Вот оно что! – сказал очкастый. – А по какому поводу карантин? – Несколько случаев кори было, – сказал Моторин и виновато покашлял. А Новиков добавил: – Уж девятый день закрыты. – Вот оно что, уже девятый день, – сказал очкастый Георгий Андреевич, покачал головой и спросил: – А что это за неисправность с подачей сжатого воздуха? Зачем протоколы подписывать, не проще ли исправить то, что неисправно? Поглядев на Новикова, он сказал: – Садитесь, в ногах правды нет! Новиков, чувствуя всё нараставшее раздражение против Язева, проговорил: – Как же садиться, хозяин не приглашает. – Что ж хозяин... вы тоже хозяин. Новиков поглядел на Язева, покачал головой и так лукаво и умно усмехнулся, что все невольно рассмеялись. Новиков не любил начальника шахты. Ему помнились первые часы приезда на проходку – синий, жёсткий морозный вечер, люди, выгрузившиеся из эшелона на пронзительно скрипящий снег, Инна с ребёнком на руках, сидящая на узлах, закрытая через голову ватным одеялом, костры, разведённые в котловине у железнодорожного полотна, толпа, окружившая Язева, стоявшего возле легковой машины в белом полушубке, в высоких белых бурках. |
