|
Сейчас они шагали рядом, и оба поглядывали на широкую спину Новикова, бесшумной, лёгкой походкой идущего к забою. Странное чувство вызывал Иван Павлович в людях, работавших вместе с ним. В нерабочее время, казалось, не было человека мягче, добродушней, уступчивей. Вот и сейчас Латков всё время задирал его, спрашивал: – Слышь, Новиков, ты вчера в конторе подписал, что к первому числу вроде до угля дойдёшь. А нас ты спрашивал? Сам хочешь дойти? Или как, ты с Моториным, секретарём парткома, вдвоём будете бурить? И Новиков не сердился на приставания Латкова, лениво отвечал: – С кем дойду до угля? Вместе с вами. – А у нас по восемь рук, по четыре шкуры? – спросил Девяткин. – Посмотри, что я в распределителе вчера получил, а потом обязательства давай. – добавил Котов. – Чего мне твой паек смотреть, – отвечал Новиков, – карточки у нас одинаковые. – Вот то-то, что одинаковые – Нет, ребята, никак вы в толк не возьмёте, что подземная работа лучше всех, – сказал Новиков с кроткой убеждённостью. – Так ты и не выезжай из шахты, – сказал Девяткин, – сиди здесь и всё. – Нет, всё-таки есть в тебе, Новиков, административная струя, – сердито сказал Котов. – Почему во мне административная струя, – обиженно сказал Новиков, – это ты ведь всё мечтаешь в контору перейти. А я всю жизнь рабочий. Вот вы б послушали, как рассказывал директор военного завода, надо танковые части формировать, а завод на полную мощность не могут пустить: угля не хватает. Ждут нашего. – Это мы понимаем, вчера уже слышали, – сказал Котов и спросил у Брагинской: – А страшно в шахте, вдруг завалит? Останется у тебя сирота. Брагинская ничего не ответила. Латков посмотрел на два огонька, мерцавшие вдали, и проговорил: – Гляди, Нюра Лопатина и Викентьев уже в забой пришли. Вот уж сознательные, дальше некуда, вроде бригадира. Близость угольного пласта всё больше чувствовалась во время работы проходчиков Уголь словно сердился, свирепел, что люди подбираются к нему, собираются его растревожить. То и дело во время бурения происходили легкие выбросы газа, и вода, которой промывались бурки, с шумом выплёскивалась в забой, иногда выбросы были так сильны, что вместе с водой выстреливало кусочки породы. В кровле образовалось суфлярное выделение, и невидимая струя рудничного газа с лёгким, тревожащим душу, свистящим шорохом вырывалась на штрек. Когда к этому месту рабочие подносили аккумулятор, видно было, как стремительно вылетают из трещины поблёскивающие чешуйки сланцевой пыли Когда Нюра Лопатина приблизила к этой трещине свой белокурый волос, он затрепетал, словно кто-то подул на него. Седоусый газовый десятник перед началом работы пришёл в забой замерить газ, и пламя в его индикаторной бензиновой лампе зловеще набухало, росло; шахтёры переглядывались, ддесятник веско спросил. – Видишь, товарищ Новиков? – Отчего ж не видеть, вижу, – спокойно отвечал Новиков, – есть там уголёк, дышит. – Понимаешь? – Отчего ж не понимать, на верном направлении бурим. Вот что, – проговорил он, обращаясь к Девяткину и Котову, – прежде чем бурить шпуры, зададим мы глубокую разведывательную бурку на ручном станке, дренажик сделаем, а там уж пойдём бурить для отпалки. Так вернее будет. Вентиляционный десятник сказал? – Правильно, так и начальник вентиляции велел. Спешить – людей смешить. – Смешить бы ничего, – сказал Новиков, – а вот губить зря людей, совсем даже глупо. Брагинская спросила: – Это опасно, Иван Павлович? Он пожал плечами. Что отвечать ей? Всяко бывает. Вот работал он на западном уклоне жаркой и тяжёлой шахты Смолянка 11, там случались внезапные выделения газа, при которых забой засыпало на десятки метров, под самые верхняки; сотни тонн угольной пыли и штыба, словно из огромной пушки, выстреливало на штрек. |
