|
В степи ни колхозов, ни совхозов – получает полную молочную диету: «Где ты берёшь сметану, опасный человек?» спрашивает. Вызвал меня специально, интересовался. В чём же главная суть? Будем ждать по нарядам, пока доставят, ничего не дождёшься. А тут нужна инициатива, размах большой, смелость. Вот завтра гоню машину в Сталинград ясно, винный завод, после пожара, эвакуация, всего не вывезешь. А ждать, пока привезут, – ничего никогда не дождёшься. А если тебе что-нибудь нужно, пожалуйста, я такой человек – бери, оформлю, не пожалею, машины дам, на риск пойду. Но уж если мне нужно, давай, как первый друг даёт. И меня знают люди и говорят: «Аристона слово крепче всех нарядов и накладных». – Он посмотрел на собеседника и спросил: – Может, пива, товарищ майор? – Ты, я вижу, себя в общем не ущемляешь, – сказал: майор, показывая на стол – Я себе ничего не позволяю, – ответил: Аристов. И он поглядел своими ясными голубыми глазами прямо в глаза Берёзкину. – Ни в какой мере! Для себя нет! Я ведь живу у всех на виду: тут и комиссар штаба, я от него не хоронюсь! Майор выпил и покачал головой. – Хороша! Он начал было ощупывать помидоры, выискивая достаточно зрелый, но не вошедший в мягкость, и смутился, с печалью вспомнив про жену – она всегда была недовольна, если он щупал помидоры или огурцы, лежавшие на общем блюде. В это время зазуммерил полевой телефон, установленный на комоде Аристов взял трубку: – Техник-интендант второго ранга Аристов слушает. Очевидно, говорило высокое начальство, так как во время разговора Аристов стоял прямо, с напряжённым лицом, и левой рукой поправлял гимнастёрку, счищал крошки еды. С его стороны весь разговор заключался в том, что он четыре раза произнёс: «Есть, есть, есть... понятно, есть...» Он положил трубку и сразу кинулся к фуражке. – Извините, вы тут ешьте, ложитесь отдыхать, если хотите, меня вызывают по срочному делу... – Ладно, пожалуйста, – сказал: майор, – только насчёт машины давай не забудем. – Сделаем, сделаем, – и Аристов кинулся к двери. Майор находился на том градусе, когда человеку совершенно немыслимо оставаться без собеседника. Он подошёл к двери в маленькую комнатку, где сидела хозяйка, и позвал. – Мамаша, а мамаша, пойдите-ка сюда. Старуха вышла к нему. – Садитесь, Антонина Васильевна, – пригласил майор, – может быть, рюмочку выпьете со мной за компанию? – Можно, – ответила старуха, – с удовольствием. Это раньше, знаете, считалось бог весть что. Тоска-то какая! Она выпила рюмку, закусила помидором. – Ну, как он вас тут, бомбит? – начал разговор Берёзкин так же, как тысячи майоров, лейтенантов, бойцов начинали разговор со старыми и молодыми женщинами в фронтовых деревнях и городах. Она ответила ему так же, как отвечали тысячи старую и молодых на этот вопрос: – Бомбит, бомбит, дюже бомбит, милый. – Что ты скажешь, – сокрушённо произнёс майор и спросил: – А вы не помните, мамаша, в старое время тут у вас в Камышине проживал такой Сократов? – Ну как же, господи, не помнить, – сказала старуха, – мой ведь старик рыбачил, и я всегда рыбу им носила. – И семейство его знали? – Знали, конечно, знали, сама-то хозяйка ещё в ту войну умерла, а дочки у них – Тамара – та помоложе, а Надя, старшая, болела всё – за границу ездили с ней. – Скажите, пожалуйста, скажите, пожалуйста, – сказал: майор. – А вы здешний, знаете их? – спросила Антонина Васильевна. – Нет, я их не знаю, – подумав, сказал: майор. Старуха выпила вторую рюмку, налитую майором. – Дай вам бог живым домой вернуться, – проговорила она и вытерла губы. |
