|
«Ох, ох, ох, камушек на исходе», – озабоченно подумал он, пряча в карман зажигалку. В это время проходивший по дорожке румяный и полнолицый техник-интендант 2-го ранга вдруг остановился и посмотрел на майора. Он сделал шаг вперёд, но снова оглянулся. – Извините, товарищ майор, ваша фамилия не Берёзкин? – и тут же, вскрикнув: – Иван Леонтьевич, ясно! – подбежал к майору. – Постой, постой, – произнёс майор, – ну точно – Аристов, сколько же это я тебя не видел? Ты ведь V меня начальником хозчасти был. – Точно, Иван Леонтьевич, одиннадцатого февраля сорок первого года был откомандирован в распоряжение Белорусского военного округа. – А теперь где воюешь? – Я, товарищ Берёзкин, теперь начальник продотдела армейского, всё время в резерве были. – О, брат ты мой, начальник продотдела, – сказал: майор и внимательно посмотрел на Аристова. – Садись, чего ж стоять, закуривай. – Ну, что вы, зачем крутить – пожалуйста папиросу, – и Аристов, смеясь, спросил: – А помните, как гоняли меня в Бобруйске, когда не заприходовал сено, что в колхозе взял? – Ну как же, – сказал: майор, – помню. – Вот было время, вот была жизнь, – сказал: Аристов. Майор посмотрел на его щёки и подумал, что Аристову и теперь неплохо живется. Он был одет в габардиновый костюм, на голове была щегольская защитная фуражка, на ногах отменные сапожки. И все предметы, принадлежащие ему, были хороши: зажигалочка с сиреневой аметистовой кнопочкой, ножичек в замшевом чулочке – Аристов вынул его из кармана и, поиграв им, снова спрятал, – хорош был и планшетик необычайно добротной красной кожи, висевший на боку. – Пойдемте ко мне, – сказал: Аристов, – у меня квартира тут рядом, прямо два шага. – Мне надо мальчишку подождать, – сказал: Берёзкин, – я его снарядил арбузик принести, на полпачки табаку выменять. – Что вы, ей богу, – с возмущением сказал: Аристов, – нужен вам мальчишка этот. – Ну, неловко же, условились, лучше минуточку подожду, – сказал: майор. – Да пойдёмте, съест он этот арбуз за ваше здоровье. И Аристов подхватил зелёный майорский мешок. Майору за его долгую военную жизнь приходилось не раз обижаться на АХО и военторги. – Ох, Иванторг, – любил говорить он и покачивать головой. Но надо сказать, шёл он сейчас за Аристовым не без удовольствия. По дороге он рассказывал свою историю. Воевать он начал на границе в пять часов утра 22 июня 1941 года. Он успел вывести свои пушки и даже прихватить две оставленные соседом батареи стопятидесятидвухмиллиметровых орудий и несколько грузовиков с горючим. Шёл он через болота и леса, дрался на сотнях высоток, на десятках больших и малых речек, под Брестом, Кобрином, под Бахмачом, Шосткой, Кролевцом, под Глуховом и хутором Михайловским, под Кромами и Орлом, под Белёвом и под Чернью. Зимой воевал он на Донце, наступал на Савинцы и на Залиман, прорывался на Чепель, наступал на Лозовую. Потом его ранило осколком, потом его лечили, потом снова ранило, но уж не осколком, а пулей, теперь он нагоняет свою дивизию. – Така работа, – сказал: он и усмехнулся. – Иван Леонтьевич, – спросил Аристов,– как же это вы столько воевали и ничего такого, – и он указал на грудь выцветшей, словно поседевшей гимнастёрки Берёзкина. – Э-э-э, – протяжно сказал: майор, – четыре раза представляли, а пока представят, заполнят наградные листы, меня в другую армию переведут. Я вот никак подполковника не получу, тоже, пока надумают аттестовать, – меня на новое место переводят. Известная вещь мотострелковая часть – цыганим по фронту. Нынче здесь, а завтра там. Така работа – Он снова усмехнулся и притворно-равнодушно сказал:Мои все приятели, которые училище со мной в двадцать восьмом кончили, теперь дивизиями командуют, дважды, трижды орденоносцы, а один, Гогин Митька, тот уже генерал, в Генштабе, что ли, к нему теперь: «Ваше приказание, товарищ генерал, выполнено, разрешите итти!» Лапу к уху, повернулся и пошёл. |
