|
Бельский видел, что командир дивизии недоволен, но так как спрашивать у начальника о причинах и поводах недовольства не полагалось, Бельский с почтительной грустью помолчал. Комиссар дивизии, наблюдая хмурое и злое лицо Родимцева, и сам начал хмуриться. Никто, пожалуй, в дивизии не знал столько о людской силе и людских слабостях, как комиссар Вавилов. Он знал, что десятки глаз пытливо смотрят на Родимцева. Он знал, что через штабных, связных, телефонистов, посыльных, адъютантов и вестовых в штабах полков и батальонов скоро будут передавать о генерале: «Всё ходит, не присел ни разу», «На всех сердится, даже Бельского обложил – нервничает, сильно нервничает!» И думая об этом, комиссар дивизии сердился на Родимцева; надо было помнить, что в необычных, тяжёлых условиях Сталинграда, в штабах полков и батальонов начнут переглядываться, шёпотом говорить: «Ну ясно, дело худо, нет, уж отсюда не выберемся». А ведь Родимцев знал о том, что именно так будут говорить. Не раз комиссар восхищался его умением усмехнуться под тревожными взглядами и, слушая донесение – «Немецкие танки ползут к командному пункту», спокойно проговорить «Выкатить гаубицы для стрельбы прямой наводкой, а пока давай обед кончать!» Когда наладили связь, Родимцев позвонил командарму и доложил о переправе дивизии. Командарм сказал: ему: – Имейте в виду, передышки после марша не будет, надо наступать. – Есть, товарищ командующий, – ответил Родимцев и подумал: «Какая уж тут передышка». Родимцев вышел на воздух. Он присел на камень, закурил, поглядел на далёкий левый берег, задумался. На душе у него было тяжело и спокойно – знакомое ему чувство, приходившее в самые трудные часы войны. В солдатской пилотке, с накинутым на плечи зелёным ватником, сидел он поодаль от общей суеты человеческого муравейника. Он казался значительно моложе своих тридцати шести лет, и посторонний, поглядев на худощавого, светловолосого военного с юношескими чертами лица, не подумал бы, что этот кареглазый, миловидный человек, рассеянно и грустно глядящий вокруг себя, и есть командир дивизии, первой высадившейся в осаждённом и наполовину занятом немцами Сталинграде. За те часы, что Родимцев был оторван от дивизии, жизнь тысяч людей, подобно воде, ищущей удобного и естественного русла, уже пошла своим чередом. Люди, где бы они ни находились – на узловой станции, в ожидании пересадки, на льдине, плывущей по Северному океану, и даже на войне, – всегда стараются поудобней улечься, усесться, потеплей укрыться. Это естественное стремление всякого человека. Часто на войне. Это естественное стремление не противоречит целям боя. Солдаты выкапывают ямы и рвы, чтобы укрыть свои тела от стальных осколков, и стреляют по противнику. Но иногда инстинкт сохранения жизни побеждает все остальные помыслы в бою. Сидя на камне. Родимцев равнодушно, мельком просматривал донесения полков об успешном строительстве обороны на берегу. Он видел, что все эти меры внешне были как будто совершенно разумны с точки зрения самосохранения дивизии, самосохранения полков и батальонов. Но вот оказалось, даже умница Бельский не мыслит, что в этот час речь идёт не об обороне дивизия, расположившейся у самой волжской воды. – Бельский! – позвал Родимцев. – Погляди-ка, меня тут не было, и вы затеяли на берегу оборону строить. Давай всё же подумаем, – и он помолчал, приглашая Бельского подумать. – Что мы имеем? Один полк от нас оторван, связь с ним ерундовая. Сидим мы тут в пяти метрах от воды, начнём обороняться, что будет? А? Нас всех, как кутят, немцы в Волге утопят. Обмолотят миномётами и утопят. Вы знаете, какие у них силы: – Что ж делать, товарищ генерал? Какое вы принимаете решение: – с тихим спокойствием спросил Бельский. – Что делать: – задумчиво спросил Родимцев, на мгновение поддаваясь спокойствию Бельского, и тут же громко и раздельно проговорил: – Наступать! Штурмовать! Врываться в город! Вот что надо делать. |
