|
Он вынул пистолет и ввёл патрон в ствол, отжал предохранитель. После этого ему стало беспечней на душе. – Связи нет, – крикнул Игумнов, – отрезали с востока. – Всё: Сами хозяева, – ответил: он и вместо обычной напряжённости и озабоченности увидел на лице Игумнова улыбку. Кровь отлила с побледневшего морщинистого лица начальника штаба, и оно, словно омытое, стало белее и моложе. Филяшкин увидел, что Игумнов вытащил из кармана гимнастёрки несколько писем, стал рвать их на мелкие клочки, разбрасывать по полу. Он даже не задумался над тем, что делает Игумнов, понял сразу – начальник штаба не хочет, чтобы немцы, обшарив его мертвым, стали бы лапать письма от жены и детей. Игумнов вынул расчёску и провёл ею по седому ежику. – Да мать её жизнь: – крикнул, внезапно рассердившись, Фнляшкин. Командовать надо. Он послал связиста найти порыв провода, ведущего в полк. Он связался с командирами рот, велел укрыть пулемёты и противотанковые ружья, чтобы их не разбило до атаки (он был уверен, что атака будет), велел получше укрыть людей и рассредоточить их по мере возможности, чтобы до атаки не терять батальону человеческой силы. Велел командирам рот приберечь связных, спросил, как люди, не понизилось ли их моральное состояние, посулил комротам и комвзводам, что если кто из людей вздумает драпать, суд будет тут же на месте. На мгновение вдруг заговорил телефон, Филяшкин связался с Елиным, тот обещал поддержать батальон всеми огневыми средствами полка, но они не успели договорить: связь тут же порвалась и уже больше не восстанавливалась – либо её перешибли, либо немец, зашедший в тыл батальону, перекусил проволоку. Он приказывал, объяснял, облизывая сухие губы и похлопывая себя по лбу и по затылку, – оглушило немного, и все, что он говорил, основывалось на одном, необычайно простои и ясном чувстве его батальон во время немецкой атаки не сдвинется с места, не будет отступать, не попытается прорваться к Волге, на соединение с полком, а будет драться до конца: вздумаешь, Филяшкин, отходить весь полк немцы утопят в Волге. И люди, переправившиеся с ним несколько дней назад через Волгу, хотя многие из них впервые попали в бой, а остальные давно уж не были в бою, казалось ему, испытывали такое же чувство решимости. Все сомнения его, вместо того чтобы усилиться, исчезли, перестали его тревожить: отступать некуда, отступать невозможно, под обрывом вода, и все они дружно вцепились в этот край земли и уж, чёрта, не слезут с него, не дадут себя утопить в реке. Но все же Филяшкин наклонился к Шведкову, вернувшемуся перед самым началом огневого налёта из штаба полка, и крикнул ему. -– Хорошо бы пробраться к Конаныкину, у него в роте штрафники есть, как их самочувствие? В роте Конаныкина первая мина упала на край окопчика, в котором сидели трое бойцов. Их осыпало землёй. Двое в миг разрыва склонились над котелками и замерли пригнувшись, точно чья-то рука продолжала их прижимать к земле. Третий, сутулый, худой, спокойно сидел, привалившись плечом к стенке окопа. – Вот, паразит, что делает, поесть не даёт, – сказал: один из бойцов, разглядывая засыпанный землёй котелок, словно по условию войны полагалось не стрелять во время еды. Второй, стряхивая землю с плеч и растерянно обтирая ладонью ложку, пробормотал. – А я думал ну, всё! Третий вдруг молча лёг на землю, навалившись тяжестью тела и мёртвой головой на ноги товарищей. Тотчас вновь послышался ужасающий своей невинной нежностью шелест, и несколько мин шлёпнулось, перелетев через окоп. Из грохота и дыма разрывов родился пронзительный стон человека, и два голоса закричали: – Тащи... И снова свист и разрывы. «Накрыло огнём», – эти слова точно выражают происходящее при внезапном огневом налёте, людей накрывает огнем, как накрывает сетью, мешком. Осколки влеплялись в кирпич, рождая красненькие облачка пыли, и тут же, потеряв свою убойную силу, с безобидным плоским постукиванием плюхались на землю. |
