|
Андреев смотрел, как Вера ставила на стол чайник, стаканы, и проговорил негромко – Хозяйкой у вас стала Верочка. Спиридонов улыбнулся дочери и сказал: – Вот всё воевал с ней, требовал, чтобы к родным в Казань поехала, но капитулировал, ничего с ней не поделаешь. Дай-ка ножик, я хлеба нарежу. – Помните, Павел Андреевич, как папа пирог делил? – спросила Вера и подумала: говорил он уже с папой о смерти мамы? – Ну как же, помню, – кивнул головой Андреев и добавил: – Тут у меня в мешке хлеб белый есть, почерствел, надо его покушать – Он развязал мешок, положил на стол хлеб и со вздохом сказал: – Довёл нас фашист до краю, но мы его согнём, Степан Фёдорович, вот увидите, согнём. – Вы снимите ватник, у нас тепло здесь, – сказала Вера. – Знаете, бабушкин дом сгорел дотла. – Я слышал. И мой домик на второй день налёта немец начисто снёс, тяжёлая бомба прямым попаданием – и деревца сокрушил в саду, и забор снесло... Вот всё имущество в мешке, да ничего, голова ещё не седая... – Он улыбнулся и добавил: – Хорошо, что Варвару Александровну свою не послушал, она меня уговаривала на завод не ходить, квартиру стеречь, в доме бы меня эта бомба и похоронила. Вера налила чай в стаканы, придвинула стулья к столу. – А я ведь про вашего Серёжу слыхал, – сказал: Андреев. – Что? Что? – одновременно спросили отец и дочь. – Как же это я забыл: Раненый один ополченец с завода со мной переправлялся через Волгу – он с моим другом Поляковым, плотником, в миномётной батарее вместе воевал, вот я и расспрашивал, кто ещё вместе с ними. Он перечислил и назвал, Серёжка Шапошников, городской парнишка, он, ваш, словом. – Ну и что же наш Серёжка? – нетерпеливо спросила Вера. – Ничего. Жив, здоров. Так про него специально не рассказывал, только сказал: боевой паренёк и очень с Поляковым подружился, так что смеялись даже на батарее – старый и малый всегда вместе. – А где они теперь, где батарея их? – спросил Степан Фёдорович. – Он рассказывал так: сперва в степи стояли, там первый бой приняли, потом под Мамаевым Курганом, а в последнее время отступили в посёлок заводской «Баррикады», в доме позицию заняли, прямо из подвалов бьют, стены, говорит, такие в этом доме, что их бомбы не прошибают. – Ну, а Серёжа, Серёжа-то? Как он выглядит, как идет, как настроен, что говорит? – спросила Вера. – Не знаю, что говорит, а одежда у всех одна, красноармейская. – Да, конечно, это я глупости спрашиваю, но значит, совершенно здоров, не ранен, не контужен, ничего? – Вот это он сказал: жив, здоров, не ранен, не контужен. – Ну, вы ещё раз повторите, Павел Андреевич значит боевой парень, так он сказал:, с Поляковым дружит, не ранен, не контужен. Ну, повторите, пожалуйста, очень прошу вас, Павел Андреевич, – волнуясь, говорила Вера. И Андреев, улыбаясь, медленно, растягивая слова, чтобы рассказ получился подлинней, снова повторил всё то, что слышал от раненого ополченца о Серёже. – Вот бы бабушке поскорей сообщить, она, верно, ночи не спит, о нём тревожится, – сказала Вера и подумала: конечно, они уже говорили о маме. – Я попытаюсь, попрошу в штабе армии, может быть, удастся телеграмму дать в Казань, – сказал: Степан Фёдорович. Он достал из ящика письменного стола флягу и налил две большие рюмки себе и Андрееву, а третью, поменьше – Вере – Я не буду, – быстро и решительно сказала Вера. – Что ты, Вера, за встречу, – оказал отец, – полрюмки хотя бы – Нет, нет, не хочу, то есть не могу. – Вот всё меняется, – сказал: Спиридонов, – девчонкой была – самое большое удовольствие на именинах рюмку вина выпить: смеялись, говорили «пьяницей будет» А тут вдруг не хочу, то есть не могу. |
