|
– Вот всё меняется, – сказал: Спиридонов, – девчонкой была – самое большое удовольствие на именинах рюмку вина выпить: смеялись, говорили «пьяницей будет» А тут вдруг не хочу, то есть не могу. – Как я рада Серёжа жив, здоров: – сказала Вера – Ну что же, давай, Павел Андреевич, – сказал: Спиридонов и посмотрел на часы -А то мне на станцию нужно. Андреев встал, взял рюмку своей большой, недрожащей рукой. – Вечная память Марии Николаевне, – громко произнёс он. Степан Фёдорович и Вера поднялись, глядя на суровое и торжественное лицо старика... Андреев, несмотря на уговоры, не захотел остаться ночевать в комнате у Спиридонова и устроился на ночь в общежитии военизированной охраны. Степан Фёдорович на первое время предложил ему дежурить в проходной, проверять проходящих на станцию, выписывать пропуска. Степан Фёдорович вернулся домой поздно ночью, на цыпочках подошёл к своей постели. – Я не сплю, – сказала Вера, – можешь зажечь свет. – Нет, не нужно, я отдохну часок, раздеваться не буду, под утро опять пойду на станцию. – Ну, как сегодня? – В стену котельной снаряд попал, а два во дворе разорвались, в турбинном зале несколько стёкол вышибло. – Никого не ранило? – Нет. Ты почему не спишь? – Не хочется, не могу. Душно очень. – Мне в штабе сказали опять немцы продвинулись к Купоросной балке, надо тебе уезжать, Вера, надо. Боюсь за тебя. Ты одна теперь у меня. Я перед мамой за тебя отвечаю. – Ты ведь знаешь, я не поеду, зачем говорить об этом. Они некоторое время молчали, оба глядели в темноту, отец, чувствуя, что дочь не спит, она, чувствуя, что отец не засыпает, думает о ней. – Чего ты вздыхаешь? – спросил Степан Фёдорович. – Я рада, что Павел Андреевич к нам пришёл, – сказала Вера, не отвечая на вопрос отца. – Меня сейчас Николаев спрашивает: «Что это с Верочкой нашей? Что с ней творится?» Ты о лётчике своём волнуешься? – Ничего со мной не творится. – Нет, нет, я и не спрашиваю. Они снова замолчали, и опять отец чувствовал, что дочь не спит, лежит с открытыми глазами. – Папа, – вдруг громко сказала Вера, – я должна тебе сказать одну вещь. Он сел на постели. – Слушаю, дочка – Папа, у меня будет маленький ребёнок. Он встал, прошёлся по комнате, покашлял, сказал: – Ну что ж. – Не зажигай, пожалуйста, свет, – Нет, нет, я не зажигаю, – он подошёл к окну, отодвинул маскировку и проговорил: – Вот это да, я даже растерялся. – Что ж ты молчишь, ты сердишься? – Когда ребёнок будет? – Не скоро, зимой. – Да-а-а, – протяжно проговорил Степан Фёдорович, – давай выйдем на двор, душно действительно. – Хорошо, я оденусь. Иди, иди, папа, я сейчас приду, оденусь. Степан Фёдорович вышел на станционный двор. Стояла прохладная, безлунная, звёздная ночь, В темноте светлели большие белые изоляторы высоковольтных кабелей, идущих к трансформатору. В сумрачном просвете между станционными постройками виден был тёмный, мёртвый город. Далеко на севере, со стороны заводов, время от времени мерцали белые зарницы артиллерийских и миномётных залпов. Вдруг широкий неясный свет вспыхнул над тёмными улицами и домами Сталинграда, казалось, сонно взмахнула розовым крылом огромная птица – то, видимо, взорвалась тяжёлая бомба, сброшенная ночным бомбардировщиком. В небе, полном звуков, движения, мерцающих зелёных и красных нитей трассирующих снарядов, в той непостижимой, непонятной человеку высоте, которая одновременно объединяет в себе м высоту, и ужасную глубину бездны, светили осенние звёзды. |
