– Какую?

– Добавь одну строку: «А я в дизельной сижу и на Дугина гляжу».

– Тьфу! Док, – стонет Веня, – почему я такой разнесчастный? Смотри, что она пишет. Не все читай, только конец.

Я читаю: «… нежно целую глупого ежика».

– Ежика! – продолжает стонать Веня. – Тебя когда‑нибудь называли ежиком, док?

– Нет! – завистливо говорю я. – Меня называли бегемотиком.

– К дьяволу! – Веня смотрит на часы, встает. – Запомните и запишите: Вениамин Филатов с сего дня стал исключительно умный. Отныне он будет зимовать только в своей квартире! Костя, не хочу просить Женьку, помоги солярку в емкость залить.

– Потопали, ежик, – соглашается Костя.

– Перетаскивай белье и спальник, – напоминаю я. – Жить будешь здесь.

– Это он называет жизнью… – бурчит Веня. Я их выпроваживаю и остаюсь с Махно. Он разленился, большую часть суток торчит за печкой и бессовестно дрыхнет. Хотите правду? Я ему завидую: спячка в полярную ночь – надежнейшее, самой природой выдуманное средство самозащиты. Чтобы пес не покрылся толстым слоем мещанского жира, я время от времени гоню его из домика, и тогда Махно долго потягивается, мучительно зевает, скулит и смотрит на меня с невыразимым упреком: «Чего я там не видал! Собачий холод, темень да сугробы». Счастливчик! С его примитивными потребностями и неуязвимой нервной системой можно зимовать всю жизнь, без гамлетовских вопросов и мировой скорби.

Я врач, и профессия обязывает меня видеть то, чего не видят другие. Кроме Николаича, конечно: он тоже обязан и тоже видит.

В людях накапливается психологическая усталость. Можно назвать ее нервной, духовной и какой угодно другой, но суть от этого не меняется. От физической такая усталость отличается тем, что никто не знает рецепта, как ее снимать. Одни только догадки, интуиция, поиски – словом, блуждание в потемках. Переверни хоть гору ученых трудов – никто не знает, как ее лечить, полярную тоску. Николаич, лучше любого врача понимающий в этих вещах, говорит: только индивидуальный подход. Одного погладить по головке и позволить ему всплакнуть, на другого наорать, третьего пристыдить, четвертого встряхнуть, как подушку, пятому рассказать анекдот, а шестого так загрузить работой, чтоб перекурить было некогда… Психологическая усталость и вызываемая ею полярная тоска не выдуманное, а вполне реальное явление. Возникает она, как правило, в полярную ночь, идет на спад с появлением солнца и потом вновь может возродиться в виде нервной лихорадки в последний месяц зимовки, чтобы перехлестнуть через край, если смена задерживается, – как тогда, когда нас не могли снять, со станции Лазарев. Именно на эту тему я и сочинил диссертацию, каждая строчка которой, как витиевато, но мудро заметил Веня, «написана чернилами, настоянными на наших нервах».

В полярную ночь рано или поздно, но обязательно наступает минута, когда каждый из нас терзает себя тем, что выразил в своих чеканных стихах мой длинноухий друг. Исключения не типичны, и в расчет я их не беру. Вопрос не в том, что мы думаем, а как себя при этом ведем.

Я сижу за столом и листаю свою диссертацию. Переворота в науке она не совершила и шума особого не вызвала – рядовая исследовательская работа рядового врача, таких работ в архивах уже пылится десятка два. Мне она дорога тем, что пережита, ничего я в ней не выдумал, а полсотни цитат из великих первоисточников сунул не столько для подтверждения своих выводов, ценность коих проблематична, а для‑ради большей учености – как принято. И язык ее достаточно суконный: «Изучение состояния высших отделов центральной нервной системы полярников в период зимовки свидетельствует о том, что в ходе зимовки происходят определенные функциональные изменения… Следует указать на сокращение продолжительности сна, угнетенность, повышенную раздражительность, вспыльчивость, нарушения аппетита… Длительная изоляция от внешнего мира, информационная недостаточность и связанная с ней искаженная оценка событий вызывают, особенно в полярную ночь, возрастание вышеуказанных жалоб… « И прочее.