Он осторожно сел и сразу увидел маленькое окошко, перед которым покачивались колокольчики. Одиннадцать тонких колокольчиков из обожженной глины, которые свисали с бамбуковой палочки на витых шелковых шнурах, разной длины.

Один из них еле слышно вздохнул под движением воздуха – видно, кто-то прошел мимо окна. И снова стало очень тихо.

Конан встал, огляделся по сторонам. В комнате было почти голо – только кувшины в нише, ковры у стены, печка возле двери и медная жаровня. Конан вздрогнул, вспомнив, как девочка брала из печки раскаленные угли. Что сделала с ним Афза? И зачем маленькой Дин понадобилось его прошлое? И что именно в его прошлом захотела узнать рыночная плясунья?

Он поднялся, гибкий, как дикая кошка, и бесшумно подобрался к нише – посмотреть, что за настои хранит Афза в этих кувшинах. И вдруг увидел спящую на коврах Дин. Девчонка как девчонка – с острыми локтями, с расчесанным укусом слепня за ухом. И лицо у нее во сне жалобное. Он глянул на ее руки, но ни следа ожога ней заметил, хотя на ладошках осталась копоть Конан почувствовал острую жалость к спящей девочке.

Беззвучное чистое дыхание Дин и чуткое присутствие колокольчиков наполняли тишину дома жизнью и смыслом. И вдруг все это рухнуло. Под самой дверью взорвались голоса. Конан даже не сразу понял, что голосов было два, так бурно они спорили. Один принадлежал Афзе, которая разложила свою торговлю прямо на улице. Конан поразился тому, как сочно умеет ругаться эта величавая женщина. Второй голос был мужской – требовательный и громкий. Дин вздохнула во сне. Конан приоткрыл дверь и вышел из дома.

На него обрушилась нестерпимая жара. В ослепительном полуденном свете он увидел Дартина. Новый его господин был великолепен. В новеньких ножнах на поясе болтался огромный кинжал, судя по всему, очень тяжелый. С шеи Дартина свисал компас. Север и юг были обозначены древними шахбийскими письменами, читать которые не умел никто, даже местные долгожители. Конан знал единственное уцелевшее в памяти людей слово этого языка: «уаннек». Это означало: «я». С этого слова начиналась любая древняя надпись в этих краях. А если учесть, что в древности «севером» считали здесь то, что во всех остальных краях называется «северо-западом», то компас вообще не имел цены. Конан отметил также лихое подобие чалмы, под которым Дартин обильно потел с непривычки.

Сейчас Дартин крутил в руках коробочки с мазями, невероятно вонючими, но способными залечивать любые порезы и ушибы, а также изгонять из ран хвори и заразы. Дартин был полон энергии.

Конан понимал, что Афза предлагает Дартину очень хорошее средство. Сам Конан вчера вечером испытал на себе его действие. Поэтому когда Дартин, сморщив нос, отодвинул от себя стеклянную коробочку с круглой крышкой, Конан негромко сказал ему:

– Хорошая вещь.

Дартин только сейчас заметил его и прищурился.

– А, ты здесь. Тем лучше. – И повелительным жестом указал на довольно внушительный мешок. – Подними.

В мешке звякнуло железо. Мешок оказался не слишком тяжелым – Конан рассчитывал на худшее. В спину сквозь холст что-то впивалось, и Конан преспокойно вытряхнул содержимое мешка на землю. Он увидел два шерстяных одеяла, лопату, кувалду, топор, два зубила, большой кожаный мех для воды и куски вяленой рыбы, увязанные черной просмоленной бечевкой. Несколько секунд Конан разглядывал все это, потом неторопливо снял кувалду с рукояти и принялся заново укладывать вещи.

– Похоже, кузнец неплохо заработал сегодня, – произнес он в пустоту.

– Что ты там бормочешь? – поинтересовался Дартин.

– Парень прав, – вмешалась Афза. – Зачем тебе кувалда, зачем зубила?

– Заткнись, ведьма, – огрызнулся Дартин.